Тереза облизнула языком свои кольца, перепачканные соком раздавленной малины:

— А что в твоей жизни изменилось от того, что ты все это знаешь? — усмехнулась она.

Бабушка сидела под шелковицей на стуле. Она слушала нас и сосала леденец. Когда Тереза пронесла мимо нее полную миску малины, леденец уже не перекатывался у бабушки во рту. Она заснула, хотя глаза были закрыты неплотно. Леденец лежал у ней за правой щекой, и казалось, щеку раздуло от флюса. Может быть, ей снилось, что рельсы кончились, как давно когда-то на вокзале этого города. И во сне под листвой шелковицы жизнь ее начиналась заново.

Тереза срезала для меня пять подсолнухов. Из-за размолвки насчет городов подсолнухи получились разной длины, словно пальцы на руке. Я хотела отдать их фрау Маргит — я ведь поздно вернулась домой. Но и другая мысль была: через неделю ко мне должны прийти Эдгар, Курт и Георг.

Венгерский мешочек с леденцами лежал возле подушки фрау Маргит. Иисус смотрел с темной стены на ее освещенное лицо. Она не взяла цветы. «Nem szép[6], — сказала, — у них нет сердца и нет лица».

На столе меня дожидалось письмо. После маминых болей в пояснице я прочитала:

«В понедельник утром положила я для бабушки чистую одёжу. Она оделась, потом ушла в поля. Грязные вещи я замочила. В одном кармане нашла ягоды шиповника. А вот в другом — в другом были два ласточкиных крылышка. Господи помилуй, неужто съела она эту ласточку? Позорище-то какое, вот ведь до чего докатилась. Может, хоть ты от нее какого толку добьешься. Тебя, глядишь, и вспомнит, она ведь уже не поет. Да она и когда пела, тебя любила, просто не соображала, кто ты такая. А теперь, может, припомнит. Меня-то она всегда на дух не выносила. Приезжай-ка ты домой, сдается мне, долго она не протянет».

Эдгар, Курт, Георг и я сидели во дворе, в садике с буксом. Липы колыхались на ветру. Господин Фейерабенд, уткнувшись в Библию, сидел у своей двери. Фрау Маргит ругалась, пока я с Эдгаром, Куртом и Георгом не ушла из комнаты во двор. Мне было все равно.

Георг подарил мне зеленую деревянную доску, круглую, с рукояткой. На доске сидело семь курочек, они были разного цвета — желтые, рыжие и белые. Через их шеи и животы были продернуты веревочки. На нижней стороне круга веревочки сходились в центре и были пропущены через деревянный шарик. Если держать круг за рукоять и раскачивать шарик, веревочки натягивались, наподобие спиц у зонтика. Я раскачивала шарик, курочки поднимали и опускали головки. Клювы тюкали по зеленой доске. На оборотной стороне доски рукой Георга было написано: «Инструкция по эксплуатации. В случае, если вас одолевает тоска, раскачивайте изделие по направлению ко мне. Ваш Жулан, он же Девятисмертник».

— Зеленая краска — это трава, — сказал Георг, — желтые крапинки — кукурузные зерна.

Эдгар взял у меня доску, прочитал надпись и стал раскачивать шарик. Я смотрела, как тот все быстрее описывал круги. Курочки наперебой тюкали клювами по деревяшке, клевали как сумасшедшие. В глазах у нас зарябило, мы расхохотались.

Ну нет, я буду сама играть, а они пусть смотрят. Моя доска, в конце концов.

Ребенок уходит из дома, где одни взрослые. Прихватив свои игрушки, он идет к другим детям. Игрушки у него в руках, в карманах, — столько игрушек, сколько он может унести. Даже под платьицем и в трусах. Ребенок выкладывает игрушки из карманов, игрушки из трусов, игрушки из-под платья. Принимается играть и другим детям не дает даже пальцем тронуть свои игрушки.

Ребенок сам не свой от зависти, так как другим детям играется лучше, чем ему. И от жадности, так как он не хочет, чтобы другие брали то, что принадлежит ему. Но еще и от страха, что останется в одиночестве. Ребенок не хочет быть завистливым, жадным и трусливым, однако все больше поддается зависти, жадности и страху. Ребенок кусает и царапает других детей. Злющая, упрямая тварь, он отгоняет других детей и мешает им играть, хотя еще недавно ему самому так хотелось поиграть вместе с ними.

И остается ребенок один. Он сам себе противен. Он одинок, как никто на свете. И не играет — руки заняты, так как он обеими руками закрывает глаза. Все свои игрушки он готов раздарить. Он ждет, что кто-нибудь тронет его игрушки. Или отведет ему руки от глаз и даст сдачи — укусит его или оцарапает. Дедушка сказал: «Дать сдачи — тут никакого греха нету». Но дети не дают сдачи, не кусают ребенка, не царапают. Они кричат: «Подавись! Нам это не нужно!»

В те дни ребенок с надеждой ждет, что мама его отшлепает. С улицы он уходит быстро, хочет поспеть домой, пока вина еще не остыла.

Мама знает, почему ребенок опять так скоро вернулся домой. Она и пальцем его не трогает. Она сидит бесконечно далеко от двери и говорит: «Да они на тебя плевать хотели, игрушки свои можешь хоть с кашей съесть. Ума у тебя не хватает, чтобы играть».

И вот теперь я изо всех сил тяну Эдгара за рукав:

— Веревочки же разорвутся, дай сюда куриную маету!

Они завопили:

— Куриная маета!

Георг захохотал:

— Ах ты, швабская сквалыжная куриная маета!

А я кричала, чтобы они немедленно перестали, не то веревочки полопаются. Я понимала, что мне, такой взрослой, не годится жадничать, точно я малое дитя, но та злющая, упрямая тварь уже взяла надо мной верх.

Господин Фейерабенд встал и ушел в комнату.

Эдгар высоко поднял руку с доской. Я смотрела на бешено кружащийся шарик.

— Клюют что попало, клюют что дают! — крикнул Эдгар.

— Сами клюют, другим не дают, — уточнил Курт.

Георг захохотал:

— Нет, не клюют, они плюют! Плюют на тех, которые других клюют.

Они дурачились, в головах пошла круговерть, словно и в мозгах у них шарики бешено кружили на каких-то веревочках. Как же мне хотелось переломить свое упрямство и дурачиться вместе с ними! Только бы не испортить игру, не остудить пыл сумасбродства. И они ведь тоже понимают, подумала я, что, едва лишь остынет он, ничего у нас не останется, кроме мыслей о том, кто мы и где находимся. Поздно — я уже впилась зубами в запястье Эдгара, выхватила куриную маету и вдобавок расцарапала Эдгару руку.

Эдгар языком слизнул выступившую капельку крови, а Курт во все глаза уставился на меня.

Фрау Грауберг закричала из окна:

— Иди есть!

Ее внучек сидел над нами, в ветвях липы; он крикнул в ответ:

— А ты приготовила что-нибудь вкусненькое?

Фрау Грауберг подняла кулак:

— Ну погоди, уж ты у меня запомнишь!

Под липой лежал серп. На нижней ветке висели грабли.

Внучек слез с дерева и топтался на траве под липой, грабли все еще покачивались.

— Покажи, где куриная маета? — попросил ребенок.