Пространство искривилось: прямая дорога здесь – не самая короткая. С точки зрения логистики до Владивостока отсюда дальше, чем от Владивостока до Москвы. Проехать в Таёжку напрямую не получалось – дорогу давно никто не чистил от снега. Поехали вкруговую, дважды переваливая через Сихотэ-Алинь, по лесовозной дороге – это примерно как ехать из Италии в Швейцарию через Францию.

Названия «Тарковское» или «Кафкианское» подошли бы этим сёлам куда лучше, чем дежурные «Таёжное» и «Молодёжное». До девяностых здесь, на Хрустальненском ГОКе, добывали и обогащали олово. Были школа, детсад, библиотека, клуб, даже аэропорт. «На “Ан-2” летали, как на такси!» – сказал переквалифицировавшийся в охотники-соболёвщики маркшейдер. Когда старая жизнь слиняла, не пощадив ни врача, ни участкового, остались лишь оловянный заброшенный рудник, деревянный полупустой поселок и стеклянный морозный воздух. И ещё – олово в промороженных земных складках. Обогатительная фабрика поднималась по склону одной из сопок великанскими бетонными ступенями. Мне казалось, это сакральное сооружение, зиккурат какой-то древней веры, да так оно и было. На сопках – шрамы и наросты разработок, на хорошо сохранившемся в мёрзлой таёжной пустыне трупе посёлка – следы погибшей цивилизации: разнопрофильные проросшие руины, замершие скелеты тяжёлой техники. Толстый культурный слой, до которого археологи не скоро доберутся. Та цивилизация создавала нового человека, шла в космос, строила вавилонские башни. Но все процессы, протекающие во времени, конечны, и эта цивилизация, успев родить и меня, ушла, оставив руины, масштабом и загадочностью напоминающие идолов острова Пасхи и египетские пирамиды.

* * *

Конечно, у любого геолога куда больше воспоминаний и отсутствующих у меня специальных знаний, из-за чего я могу подвергнуться справедливым нападкам профессионалов, которые, по-хорошему, сами должны были написать этот текст. Но они не пишут – может быть, именно потому, что знают «материал» слишком хорошо, знание начинает им мешать. Я же говорю о камнях не как специалист, а как любитель – в обоих смыслах этого слова. В силу своего дилетантизма я неизбежно допущу ошибки. Но иногда профессионализм убивает живость восприятия. Я видел и знаю ровно столько, сколько нужно для того, чтобы попытаться выговорить невыговариваемое, передать слышимое слабо, прерывисто, как далёкий радиосигнал, – и то не всегда, а в моменты единения моего так называемого живого и мыслящего существа с так называемыми неживыми материями планеты.

Наверное, я не смог бы ничего говорить или писать о рыбе и о камнях, будь я профессиональным рыбаком или геологом. Важен баланс вовлечённости и отстранённости. И того и другого не должно быть слишком много или мало. Поэтому это не записки рыбака и не записки геолога, но записки любителя – человека, который любит воду и её обитателей и любит камни, рядом с которыми ему довелось проводить жизнь. Этот текст написан не рыбаком и не геологом, но сыном геолога и рыбака.

Вода и камни необъятны и неисчерпаемы. Сколько о них ни говори – не скажешь даже малой доли. Я попробую высказать лишь частичку этой малой доли, не претендуя на большее.

* * *

У меня нет коллекции камней – есть лишь несколько по-настоящему драгоценных для меня образцов. Тем, кто имеет возможность собирать полноценные коллекции друз, кристаллов, жеод, я всегда завидовал, как не завидовал владельцам яхт и дворцов. Это называют «каменной болезнью», причём считается, что чаще ей подвержены именно неспециалисты. Есть выражение stoned – по-нашему «укуренный в тло», буквально – окаменевший, закаменевший. Я был и остаюсь stoned.

Зависть, однако, я стараюсь подавлять, как с переменным успехом давлю в себе ревность и тщеславие. Ведь камни не должны мне принадлежать, я не имею никакого права владеть ими. Достаточно того, что я могу ими любоваться, хотя бы и на картинке.

Орудия геолога

Будущее камней – не в их ценности… а в их красоте, в их вечности.

Александр Ферсман. «Рассказы о самоцветах»

Я думаю о минералах. Они очень похожи на людей. У них есть племена, дети и кладбища.

Олег Куваев. «Зажгите костры в океане»

С чего начать описывать целый мир, к тому же если заранее ясно, что никакой мир я не опишу, а расскажу лишь о нескольких его крупинках и об их воздействии на меня? Каждый камень заслуживает эпоса, и взяться рассказывать даже не обо всех, но о многих – значит очень сильно обнаглеть. Но и обнагление – ещё не достаточное условие преодоления этой восхищённо-оробелой немоты.

Можно начать в иерархическом (или мнимо иерархическом) порядке. То есть с алмаза – камня самого высокопоставленного. Не то ценно, что он дорогой, но то, что он – самый твёрдый. Иные думают, что алмаз самый прочный, крепкий, на деле же он хрупок. (Распространённому заблуждению поддавался ещё Плиний Старший, указывавший, что при ударе по алмазу наковальня якобы разлетается на куски, если только предварительно не погрузить алмаз для смягчения в тёплую козлиную кровь.) Поцарапать алмаз действительно нельзя – разве что другим алмазом, потому что в разных направлениях даже один кристалл имеет разную твёрдость; а вот разбить – запросто.

Самым же прочным неожиданно оказывается нефрит, столь чтимый на Востоке, и его родственники – жад, жадеит. Вот его разбить сложно. Однажды в Корее мне подарили ремень с пряжкой из нефрита – сказали, «хорошо для мужчин». У них там всё было «хорошо для мужчин». Каждый напиток и каждое блюдо подавались со словами: «Вот это особенно хорошо для мужчин!». Пока я не напился совсем, перестав быть похожим на мужчину и вообще на человека.

Не все, оказывается, знают, чем алмаз отличается от бриллианта. Люди в массе своей лишены каменного мира, как не-дайверы и не-рыбаки лишены мира водного, не-лётчики – мира небесного, не-таёжники – лесного, не-альпинисты – горного.

Даже царственный алмаз получает звание бриллианта только после огранки – тогда он начинает играть, как мерцающие ночные люстры судовых рейдовых огней или светомузыка окон засыпающего города. Другое дело какой-нибудь каменный плебей: сколько ни грани – ничего не выйдет. А неудачная огранка может безнадёжно испортить даже отличный камень.

Иным камням огранка не нужна, в диком виде они прекраснее любого одомашненного самоцвета.

Огранённые камни – а гранят, как правило, самые ценные – никогда меня особенно не привлекали. Лучшая огранка – природная: камень вырастает таким, каким должен вырасти. Естественная форма кристалла всегда казалась мне куда совершеннее и красивее любой огранки, даже если после неё камень начинал играть ярче. Или, может быть, неосознанно раздражали попытки человека поставить себя выше природы, присвоить функции творца, создать собственную как бы кристаллическую форму, исказить природный замысел? Всё равно что отсечь конечности у человека в угоду чьим-то понятиям о гармонии или функциональности.