о полемархе Каллимахе, которого Мильтиад убедил присоединиться к сторонникам решительных действий (Herod. VI. 109)[488].

Однако сражение не началось и после этого. «Потом стратеги, голосовавшие за битву, когда пришел их черед быть главнокомандующими, уступили главное начальство Мильтиаду. А тот хотя и принял главное начальство, но все еще не начинал сражения, пока очередь командовать не дошла до него самого» (Herod. VI. 110). Плутарх добавляет к словам Геродота то, что вторым по значимости и влиянию после Мильтиада был Аристид, который готов был безоговорочно уступить ему свою очередь командовать афинским войском (Plut. Arist. 5). Однако Мильтиад действовал крайне осмотрительно, дожидаясь своей очереди[489].

Итог битвы известен – афиняне одержали победу. Мы не будем описывать ее перипетии, хотя и они заслуживают самого пристального внимания. Нас интересует другое. Итогом битвы становится нарастание подозрений по отношению к Алкмеонидам. После сражения на Марафонской равнине персы, «захватив с собой оставленных на острове пленников в Эретрии… стали огибать Суний, стремясь прибыть к Афинам раньше афинского войска. Афиняне подозревали, что персы задумали этот [маневр] по коварному наущению Алкмеонидов: говорили, что Алкмеониды, условившись с персами, когда те уже были на кораблях, дали им сигнал щитом» (Herod. VI. 115). Геродот, как мы уже говорили, не склонен доверять этому. «Меня удивляют, – восклицает он далее, – и представляются совершенно невероятными толки о том, будто Алкмеониды действительно вступили тогда в соглашение с персами и подняли даже сигнальный щит персам, желая предать афинян под иго варваров и Гиппия. Ведь они были такими же или еще большими ненавистниками тиранов, как Каллий, сын Фениппа, отец Гиппоника…Поэтому-то я удивляюсь и не могу поверить клевете, будто они подняли [персам] сигнальный щит. Ведь все время правления тиранов Алкмеониды провели в изгнании, и их стараниями Писистратиды лишились власти. Поэтому, я думаю, они были еще в гораздо большей степени освободителями Афин, чем сами Гармодий и Аристогитон» (Herod. VI. 121, 123).

По логике греческого историка этого не могло быть, поскольку Алкмеониды были давними противниками тиранов. Здесь мы не будем обсуждать вопрос о том, насколько оправданны подобные аргументы. Тем более что данный эпизод достаточно подробно рассматривался в литературе[490]. Обратим внимание на другой отрывок из Геродота: «Но, быть может, Алкмеониды предали свой родной город в раздражении на народ афинский? Напротив, в Афинах не было знатнее и более уважаемых людей, чем они, и потому даже невероятно, что они с такой целью могли поднять [сигнальный] щит. Щит был тогда действительно поднят – этого нельзя отрицать, потому что это правда. Но кто все-таки его поднял – я не могу ничего больше об этом сказать» (Herod. VI. 123). Следовательно, Алкмеониды, по крайней мере по мнению Геродота, могли быть раздражены на афинян, а самое главное, предательство действительно имело место – щит был кем-то поднят. Были в этом виновны Алкмеониды или это только подозрения? Как бы то ни было, одними из первых по закону об остракизме будут изгоняться именно они, о чем мы будем говорить позднее.

Другим итогом Марафонской битвы был заметный рост влияния и авторитета Мильтиада. Геродот отмечает, что он «и прежде был в почете у афинян, теперь же, после поражения персов при Марафоне, приобрел еще больше влияния» (Herod. VI. 132). Правда, несмотря на это, ему не удается получить награду за выигранную битву – масличный венок, который, очевидно, должен был символизировать завершение войны. Многих афинян (как и самого Мильтиада), по-видимому, охватила победная эйфория. Плутарх замечает, что в поражении персов при Марафоне многие (кроме Фемистокла) «видели несомненный конец войны» (Plut. Them. 3, пер. С. Лурье). Народ был настолько уверен в победе над персами, что Фемистоклу позднее придется прибегнуть к хитрости, убеждая афинян начать строительство флота. Он будет мотивировать необходимость создания флота вспыхнувшей борьбой с эгинетами (Plut. Them. 4).

Так вот этот самый Мильтиад, рассказывает Плутарх, «получил отпор от декелейца Софана в тот день, как домогался масличного венка[491]. Последний, встав со своего места в народном собрании (у Плутарха буквально – «из середины экклесии»: ἐκ μέσου τῆς ἐκκλησίας)[492], произнес, возражая, не слишком умные, но все же понравившиеся народу слова: “Когда ты, Мильтиад, в одиночку побьешь варваров, тогда и требуй почестей для себя одного”» (Plut. Cim. 8, пер. С. Лурье).

Трудно сказать, чем была вызвана подобная реакция. Сказанное, пожалуй, демонстрирует низовую реакцию на почести, которые стали оказываться Мильтиаду после Марафонской победы. О них пишет тот же Плутарх, рассказывая о глубокой задумчивости Фемистокла, которому не давали покоя лавры Мильтиада: «Говорят, Фемистокл горел таким безумным стремлением к славе и из честолюбия так страстно жаждал великих подвигов, что еще в молодости, после сражения с варварами при Марафоне, когда у всех на устах были речи о стратегическом искусстве Мильтиада, он был часто погружен в думы, не спал по ночам, отказывался от обычных попоек; когда его спрашивали об этом и удивлялись перемене в его образе жизни, он отвечал, что спать ему не дает трофей Мильтиада» (Plut. Them. 3, здесь и далее, если не указано иное, пер. С. Соболевского).

Впрочем, Плутарх считает, что в данном случае дело было не столько в оказывавшихся почестях, сколько в прозорливости Фемистокла, понимавшего, что войны с Персией еще не завершены. «Все считали, – добавляет он, – поражение варваров при Марафоне концом войны, а Фемистокл видел в нем начало более тяжкой борьбы, к которой он и сам готовился для спасения всей Эллады, и сограждан своих приучал, задолго предвидя будущее».

Но Мильтиад не собирался останавливаться на достигнутом. В 489 г. до н. э. (по версии Геродота) – на следующий год после Марафонской битвы – «потребовал у афинян 70 кораблей, войско и деньги, не сказав, однако, на какую землю собирается в поход. Мильтиад объявил только, что афиняне разбогатеют, если последуют за ним, а он, по его словам, поведет их в такую землю, где они легко добудут много золота» (Herod. VI. 132). Корнелий Непот излагает иную версию, согласно которой это не Мильтиад, а афиняне поручили ему захват островов. «После марафонского сражения, – пишет он, – афиняне опять поручили Мильтиаду флот из семидесяти кораблей для наказания островов, помогавших варварам» (Nep. Miltiad. 1. 7). Историки больше доверяют словам Геродота, но не забудем и сказанного Непотом. Тем более что его информация, возможно, восходит к Эфору[493]. Как бы то ни было в действительности, не исключено, что к этой истории оказался причастен Аристид, если верить Плутарху, – давний союзник Мильтиада. В 489 г. до н. э. он становится