К середине рассказа Штарка разбирает смех, настолько неуклюжа проза Блаватской и нелеп сюжет. Но, дочитывая по диагонали — он любит закончить любое начатое дело, — Иван спотыкается о стихотворные строки:

Нестройный звук нездешних слов

И лай собак, и вой волков,

Ночной совы печальный зов,

Шипенье змей, рычанье львов,

Шум бьющихся о берег волн,

В зеленых кронах ветра стон

И разорвавший тучи гром —

Все здесь сошлось, все было в нем.

Стихи тоже так себе, решает Иван: будто выкинутый Гёте за банальность кусочек «Фауста». Но что-то в них заставляет его разыскать музыку, о которой это сказано, «Танец ведьм» Паганини. Может быть, потому, что играет на этот раз не Перельман, а какой-то незнакомый Ивану немецкий солист, ничего демонического в этой вещи Штарк не слышит. «Не подходят к этой музыке стихи, — думает он. — Вот к „Дьявольским трелям“ — пожалуй». Видно, что-то такое почудилось тем, кто тогда слушал Боба Иванова, вот и вышла дальнейшая их жизнь из привычных берегов. Банкир лишился подруги, Анечка Ли — тщательно выстроенной московской жизни, Чернецов, Дорфман и Иноземцев — своего любимого квартета, а неизвестный иностранец с бокалом коньяка… Покоя? Что заставило его разыскивать скрипача, тоже понесшего в тот вечер страшную для него потерю?

Штарк знает, что Молинари снова обидится на него за скрытность, но, прежде чем звонить партнеру, он должен выяснить хотя бы, как зовут иностранца. Здесь у Ивана только один вариант: попросить помощи у Константинова. Как бы тот ни скромничал, преуменьшая могущество своей службы безопасности, наверняка у нее есть такие возможности. Тем более что банкир заинтересован в том, чтобы снять с себя подозрения в краже — в первую очередь Анечкины, догадывается Иван.

Предправления «Госпромбанка» сам отвечает на звонок по мобильному и с энтузиазмом обещает помочь.

— Как я вам и говорил, мы не ФСБ, но такое нам под силу, — бодро говорит он. — А что за иностранец?

— Пил коньяк в «Реставрации», а потом навестил родителей Иванова.

— Вот это да! Вы показали Ивановым съемку из клуба? — догадывается банкир.

— Стоп-кадры из нее, — подтверждает Штарк.

— А нам и в голову не пришло, — сознается Константинов. — Надо же! Я посылал к Ивановым человека, но они его выставили за порог. Как вам удалось их разговорить?

— Рассказал, что скрипка нашлась. Показал фотографии.

— Ай да Иван Антонович! Вы, кстати, работу сейчас не ищете?

— Вы меня, Алексей Львович, в службу безопасности, что ли, хотите позвать? Простите, но это совсем не по моей части… Мне отправить фотографию на почту, которая на вашей визитке?

— Да, отправляйте туда. Я постараюсь максимально ускорить процесс. На что-то мои долболомы все-таки способны, хоть вы, похоже, даете им сто очков вперед.

«Что это он меня так нахваливает? — думает Штарк с подозрением. — Не к добру это. Теперь точно приделает хвост».

— Вы не боитесь меня сглазить? — произносит он вслух. — Совсем не обязательно наш поиск что-то даст. Может быть, этот парень просто так восхитился игрой Иванова, что решил его разыскать?

— В это, Иван Антонович, мне верится с трудом. А вот в то, что мы с вами найдем вора, я теперь верю, и за это вам большое спасибо.

Попрощавшись с государевым банкиром, Иван выключает компьютер и телефон. Вот появится информация об иностранце — можно будет позвонить Молинари, а сейчас и говорить пока не о чем.

— Софья, не хочешь в парк сходить? Смотри, какой свет роскошный.

— Ле-е-е-нь, — тянет она: увязла уже в следующей акунинской книжке. — Сходи лучше с Иркой, она обрадуется.

— Пока еще она доедет…

— Ну тогда не ходи никуда. Меня нарисуй. Давно, небось, портрет не пробовал?

Вдруг перед глазами у Ивана встает изученная уже до мельчайших деталей сцена в «Реставрации» — невысокий белобрысый парень, устало опускающий смычок, и застывшие в изумлении немногочисленные слушатели: момент перед аплодисментами. Штарк не слышал игру Боба, но сейчас обнаруживает, что вычитанное у Блаватской стихотворение словно заменило ее. И он лезет в кладовку за листом картона, чтобы попытаться единственным доступным ему способом воссоздать атмосферу вечера, когда инкрустированная скрипка взорвалась дьявольской трелью и пропала.

За следующие три дня Штарк выбрасывает пять листов: все-таки, если для пейзажей ему еще кое-как хватает техники, фигуры выходят совсем неуклюжими, как будто он пытается подражать Пиросмани. Но Иван знает, что, если упорствовать, техника — уж какая была — вернется. Шестой вариант сцены почти удовлетворяет его, и даже Софья, все это время удерживавшаяся от критики, произносит наконец:

— Глубины бы здесь побольше. А то задний план у тебя к переднему прилипает.

Что в переводе должно означать: фигура скрипача уже приемлема. Но Штарк не испытывает никакой гордости. За эти дни ему четыре раза звонил Молинари — торопил, требовал отчета, грозился нарушить обещание и получить-таки деньги с «Мидвестерн» за то, что уже сделано.

— Хочешь, я одолжу тебе денег, раз так срочно понадобилось? — предложил Иван, когда Молинари звонил в последний раз.

— Ты когда-нибудь пробовал ухаживать за женщиной в кредит? — разозлился Молинари.

— Я пробовал и совсем без денег, — честно ответил Иван, отчего партнер вовсе бросил трубку.

Перезванивать Иван не стал; у него зародилось подозрение, что женщина, о которой говорил Молинари, — Анечка Ли. «На такую никаких гонораров не хватит», — думал Штарк. Не то чтобы он знал Анечкин тип, скорее, как бывший банковский служащий, догадывался, к чему ее мог приучить Константинов. Кстати, о Константинове: он-то как раз за все три дня штарковских художественных потуг не позвонил ни разу. Иван был уверен, что безопасники «Госпромбанка» уже решили несложную задачку, которую поставил перед ними предправления. Молчание банкира могло означать только одно: он решил продолжать расследование сам. И в самом деле, зачем ему Штарк? Если иностранец имеет какое-то отношение к судьбе инкрустированной скрипки, у бывших спецслужбистов из СБ куда больше шансов получить от него всю нужную информацию, чем у безработного аналитика.

А потом Константинов разыщет Анечку, и рядом с ней окажется Молинари.

При этой мысли Штарка передергивало. Он жалел, что пошел путем наименьшего сопротивления и связался с банкиром. Глупо, корил себя Иван, было даже предполагать, что Константинов будет считаться с чьими-то интересами, кроме своих собственных. Теперь надо было идентифицировать проклятого иностранца самому, и быстро — с Молинари ведь станется и в самом деле отправить отчет страховщику. А пока что-то подсказывало Штарку, что, несмотря на обиду, сыщик этого все-таки еще не сделал.

Пытаясь «отклеить» задний план от переднего путем сгущения теней, Штарк ломает голову над алгоритмом поиска человека. По фотографии. За границей. Мысль, которая наконец приходит ему в голову, до того проста, что он чуть не плачет: все-таки никакой он не сыщик, а махровый дилетант.