Итак, в 1946 году он вернулся в МГУ, чтобы продолжить учебу. Однако занимался он вовсе не индейцами майя, а египетским письмом и китайской иероглификой. Но больше всего его в то время интересовали шаманские практики, чему и была посвящена его дипломная работа под названием «Мазар Шамун Наби. Среднеазиатская версия легенды о Самсоне». Для сбора материала он отправился в Казахстан. Здесь во время полевых исследований он в качестве наблюдателя принимал участие в суфийском зикре в подземелье Малумхансулу, во время которого порхан (шаман), войдя в экстатическое состояние путем специальных движений и выдохов, осуществлял прорицания. Порхан не оставил без внимания и Кнорозова. Однако его ясновидение оказалось не совсем точным, что явно разочаровало придирчивого студента. Тем не менее, записи полевых исследований стали первой публикацией молодого ученого, вышедшей в 1949 году. Самое удивительное, что этот текст читается не как научная работа, а как поразительное по точности детальное изложение видеоряда, по которому хоть сейчас можно снимать фильм.

И в это время на глаза Кнорозову попадается опубликованная в 1945 году статья немецкого исследователя Пауля Шелльхаса под названием «Дешифровка письма майя – неразрешимая проблема». И эта публикация резко изменила его научные планы. Он оставляет шаманские практики, чтобы ответить на вызов Шелльхаса: «Как это неразрешимая проблема? То, что создано одним человеческим умом, не может не быть разгадано другим. С этой точки зрения, неразрешимых проблем не существует и не может существовать ни в одной из областей науки!» Этой позиции он неизменно придерживался всю свою жизнь.

Собственно решение дешифровать письмо майя, по словам самого Кнорозова, было принято почти как вызов или пари.

Кафедрой этнографии на истфаке заведовал в конце 40-х годов профессор Сергей Павлович Толстов, бывший, по определению Кнорозова, «свирепым донским казаком». Занимаясь древним Хорезмом, он полагал, что талантливый студент станет его учеником. Однако будущий дешифровщик, человек весьма самолюбивый и независимый по натуре, отказался от лестного предложения, что вызвало вполне предсказуемую негативную реакцию: Толстов, по словам Кнорозова, «взбесился». Отношения с первым научным руководителем были безоговорочно испорчены – настолько, что при защите диплома Толстов отказался дать Кнорозову формальную рекомендацию в аспирантуру. К счастью, здесь же, на кафедре этнографии, работал профессор Сергей Александрович Токарев, очень не любивший Толстова и потому с удовольствием поддержавший Кнорозова, который прекрасно понимал, что новый руководитель «абсолютно не верил в успех дешифровки письма майя, поскольку, следуя американцам, считал, что это письмо не является фонетическим». Однако официально заявленная Токаревым позиция звучала так: «Молодость – это время бросать вызов».

Поддержка Токарева оказалась неоценимой не только с научной точки зрения. Еще в МГУ, после неудачной попытки поступления в аспирантуру на истфаке, Кнорозову сообщили, что аспирантура для него закрыта в любом учреждении из-за того, что его родные оказались на оккупированной врагом территории. Тогда профессор Токарев, пользуясь своим влиянием и связями в научном мире, устроил своего ученика работать младшим научным сотрудником в Музей этнографии народов СССР, что рядом с Русским музеем. Так начался ленинградский – основной – период жизни Кнорозова. В Ленинграде, на Фонтанке, жила сестра его бабушки по матери, старая петербуржка. Однако поселился Кнорозов в самом Музее. Это был личный музей императора Александра III, и в здании было предусмотрено все, вплоть до жилья для всего персонала – «от директора до последнего дворника». Тут, в длинной, как пенал, комнате, и поселился младший научный сотрудник без научной степени. От пола до потолка комната была забита книгами, по стенам он развесил прорисовки иероглифов майя. Из мебели были только письменный стол и солдатская койка. Рассказывают, что уже тогда под столом у него стояла целая батарея бутылок – эта беда преследовала его всю жизнь.

В обязанности младшего научного сотрудника входило разбирать и мыть экспонаты музея, пострадавшего при бомбардировках. Но, занимаясь, по его словам, «черновой музейной работой без претензий», он все свое свободное время посвящал главному – дешифровке письма майя.

К этому времени две книги из немецкой библиотеки уже находились в распоряжении Кнорозова. Прежде всего, он перевел со староиспанского на русский язык «Сообщение о делах в Юкатане». И сразу же понял, что алфавит из 29 знаков, записанный в XVI веке францисканским монахом, является ключом к дешифровке письма майя. Благодаря комментариям издателя «Словаря из Мотуля» он разобрался с недоразумениями, возникшими при диктовке алфавита: информатор записывал майяскими знаками не звуки, а названия испанских букв.

Кроме того, следовало определить, что именно считается лингвистической дешифровкой (переход к точному фонетическому чтению иероглифов) и чем она отличается от предлагаемой Томпсоном интерпретации, являющейся всего лишь попыткой предположить значение или чтение отдельных знаков. Нужно было также четко понимать, что не имеют ничего общего между собой дешифровка исторических систем письма (в частности, майя) и дешифровка секретных шифров. В древних текстах знаки стоят в обычном порядке, но чтение их забыто, а язык либо неизвестен, либо сильно изменился. В шифрованных записях известные знаки замещены другими, порядок их смешан, а язык должен быть известен. Таким образом, общим при обеих дешифровках можно назвать лишь конечный результат – достижение понимания записанного текста. Все остальное различно: и общая научная подготовка дешифровщика, и необходимый для обработки объем текста, и методологический подход. Так что следует знать, что если Шерлоку Холмсу и удалось разобраться с загадкой «пляшущих человечков», то это не значит, что он сумел бы без специальной подготовки, оставив на много лет свою сыщицкую практику, справиться с Мадридской рукописью. В этом великого детектива явно обошел большой любитель детективного жанра Юрий Кнорозов.

Дешифровка, как уже упоминалось, проводилась на основе трех сохранившихся иероглифических рукописей майя – Парижской, Мадридской и Дрезденской. Оказалось, что в текстах всех трех рукописей встречается 355 самостоятельных знаков. Это позволило Кнорозову определить тип письма как фонетический, морфемно-силлабический – то есть каждый знак майя читался как слог. Слоги могли быть следующих типов:

– гласный;

– гласный-согласный;

– согласный-гласный;

– согласный-гласный-согласный.

Предварительное знакомство с содержанием текстов началось с выявления иероглифов, которые можно было прочесть, используя в качестве ключа знаки алфавита Ланды:

– che-e — так в Мадридской рукописи записано слово che — «дерево»;

– ehe-le > Chel — «радуга», имя богини Иш Чель;

– ki-ki > kik — «шарики душистой смолы»;

– ma-ma — так в Дрезденской рукописи записано имя божественного предка Mam.

Критерием правильности дешифровки в лингвистике служит так называемое «перекрестное чтение» – когда один и тот же знак читается одинаково в разных словах и эти слова связываются в осмысленные предложения, а те, в свою очередь, не противоречат всему тексту. Кнорозову без труда удалось найти несколько таких примеров: