– Только кого выбрать мне – магометан или латинян? Запад или Восток?

– Не делай выбора там, где нет его. Выбор между восходом и закатом – разве это выбор? У тебя свой путь, ярко освещен он полуденным солнцем – так иди по нему!

– Может, лучше все-таки отворить врата туркам или отослать султану ключи от Города? Так я хотя бы спасу остатки народа ромейского.

Но молвила Она:

– Не нужно отворять врат, базилевс. Нам ли самим впускать нечестивых в Город?

Хотел император снова предаться молитве, но не мог, ибо завладел разумом его этот вопрос:

– Может, лучше все же отворить врата?

Но сказала Она ему:

– Не нужно отворять врат, базилевс. Пусть нечестивые сами войдут в Город.

И вновь приступил император к молитве своей. Но не стерпел и в третий раз вопросил:

– А может?

И сказала Она:

– Не нужно отворять врат.

– Разве не сломают они их все равно?

– Но зато не сами мы впустим к себе Тьму. Тем и спасемся. Побеждает всегда тот, кто сражается с оружием в руках до последнего. Тот, кто идет вперед к цели, не оглядываясь по сторонам. Ступай же! Смерть твоя да искупит жизнь твоих предков.

Встрепенулся базилевс:

– Кто здесь?! С кем говорю я?! Мой ли это голос призывает меня идти на смерть?

Но никто не ответил базилевсу. Тишина висела под куполом, лишь только эхо тихо шептало «Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь?». Слушал базилевс – но ничего не слышал, кроме гула ветра в пустых хорах. Выронил он из рук молитвенник в кованом переплете – гулким эхом прогромыхал он по мраморным плитам. И молвил Константин:

– Я слышал Тебя! Ты есть, Премудрая! Тебя не может не быть! Говорили мне, что Ты есть, – а я не верил. Давай же условимся, Премудрая. Если Ты есть – останусь я в Городе и исполню то, к чему влечет меня сердце, но чему упрямо противится разум мой. Если нет Тебя – я покину эти места, сяду на корабль и отплыву к братьям моим, деспотам морейским, а там, может, и до Рима доберусь. Выйду я сей же час из Храма. Если встретит меня полная луна, что светила, когда вошел я сюда, – значит, нет Тебя, и все это – морок. Если же луна будет сокрыта – значит, услышали мы друг друга. Прощай же, Премудрая!

Покинул базилевс Храм с неспокойным сердцем. Ну что же, прощай, последний и лучший из императоров. Было Ей грустно и легко. Она как будто видела – вот, базилевс вышел на площадь, залитую светом лунным, готов уже он принять решение и покинуть Город, как вдруг… Тень закрыла луну! Сперва часть ее, будто откусив кусок от лунного диска, потом половину, потом – почти целиком, оставляя лишь месяц, столь любимый османами, а потом на Город пала тьма. Не ждал никто лунного затмения. Никому, кроме Нее, не было ведомо, что в эту ночь тень солнца закроет луну и погрузится Город в непроглядный мрак. Замер базилевс и встал посреди площади как вкопанный.

Видел затмение не только базилевс. Видели его жители Города и припали к стопам Богородицы, дабы защитила она их. Видели затмение и воины на стенах – и сжали они рукояти мечей своих да древки копий. Видели затмение и генуэзцы в Галате – и страх поселился в их сердцах, ибо клятвопреступление всегда будет наказано. Перекрестилась Елена Драгаши, а ныне инокиня Ипомони, увидев, как тень солнца закрыла луну, перекрестилась – и слезы потекли по ее щекам, более прекрасные, нежели адаманты из короны.

Запечатал Георге Бранкович перстнем своим гербовым послание к соплеменникам, стоявшим у стен Города под султанскими стягами, в котором просил он их не усердствовать при штурме, а в ответ обещал щадить нападающих. Как только скрылась луна, возрадовался князь сербский – верному человеку проще будет незамеченным проникнуть в лагерь турецкий. Запечатал и кондотьер Джустиниани перстнем своим гербовым послание к правителям города Генуи, в котором писал он, что бессмысленно отправлять на помощь Городу войско, а лучше выждать, когда турки ослабнут при штурме, и тогда… Но как только скрылась луна, адская боль пронзила вдруг шею кондотьера, и не знал он, что это с ним творится.

Пересчитал мегадука Лука Нотар все свои монеты золотые, а когда померк лунный свет, охватил его страх, что они ему уже не понадобятся. Видел затмение и мастер Урбан – и показалось ему, что по такой тьме не найдет он дороги домой. Видели затмение и турки – и мнилось им в сокрытии полумесяца что-то жуткое, пали они ниц и взмолились Пророку своему. Видел затмение и Фома Катаволинос, апокрисиарий базилевсов, и почудился ему в ухмыльнувшейся черной луне лик смерти его лютой – в шлеме с головой дракона. Видел затмение и Лаоник Халкокондил, летописец. Видел и тут же записал: «26 мая 1453 года от Рождества Христова на Великий Град Константина пала тень лунного затмения».

Она все ведала, но не говорила никому, ибо никто не спрашивал. И знала Она, что в кромешной тьме на площади пред Храмом подошли к базилевсу три темные фигуры. Нет, были это не тати ночные, а милые его сердцу брат Феофил, отрок Иоанн и рыцарь Франциск. Возрадовалось сердце императора.

– Что делаете вы тут, по времени ночному? – спросил он пришедших.

– Тебя ищем, – был ответ. – Негоже тебе ходить одному в такое время. И в пустой дворец идти негоже, разговаривать там с тенями умерших. Пойдем-ка лучше в кабак, здесь неподалеку как раз есть подходящий. Там подают вино из Моравии, терпкое, его настаивают на смоле. Выпьешь – так сразу забудешь обо всем, только наутро в голове шумит.

Рассмеялся император – в первый раз за последние десять лет:

– И что – по-вашему, станет базилевс пить эту бурду, к которой во времена предков его не всякий простолюдин притрагивался?

– Будет тебе, Константин! Раз уж суждено нам быть пьяными – уж сделаем это вместе и с радостью.

– А и впрямь, – ответствовал император, – пойдем, сразимся с этим редкостным вином! Опьянеть лучше, чем отступить.

И так вместе, рука к руке, направились они к таверне. У Нее навернулись слезы на глаза. Мраморный пол поутру залит будет плавленым воском, но некому будет счищать его. Да и нужно ли? Засветились стены и купол Храма, освещая во мраке путь тем, кто шел один по темной дороге. Видели сияние это жители Города и припали к стопам Богородицы, дабы простила она их. Видели сияние и воины на стенах – и еще крепче сжали они рукояти мечей своих да древки копий. Видели сияние и генуэзцы в Галате – и зависть поселилась в их сердцах, ибо оставшиеся в Городе были избраны, а их, отступников, обделил верой кто-то свыше. Инокиня Ипомони перекрестилась, увидав, как воссиял купол Храма во мраке, перекрестилась – и улыбка тронула ее губы, более светлая, нежели когда-то парча на златотканом ее лоруме.

Видел сияние Георге Бранкович – и возрадовался, ибо счел сие знамением успеха непростого его предприятия. Видел сияние и кондотьер Джустиниани, и отступила боль в шее его, но недобрые предчувствия сжали сердце. Припрятал Лука Нотар свои деньги, а когда засветились стены Храма, пал он вдруг на колени и стал истово молиться. Видел сияние и мастер Урбан – и понял он, что не будет ему прощения, а дом его будет захвачен и разорен теми, кому служит он. Видели сияние турки – и снова пали ниц, молясь Пророку своему. Видел сияние и Фома Катаволинос, апокрисиарий базилевсов, и напомнил ему купол Храма голый череп, скалящийся в ночи. Видел сияние и Лаоник Халкокондил, летописец. Видел и тут же записал: «26 мая 1453 года от Рождества Христова Великий Град Константина озарился светом от купола Святой Софии».