Саша снарядил свою лесу, бросил под камень и тут же вытащил бычка.

— Еще бы котопуза. Дорого стоит.

— Ты можешь не ловить хотя бы полчаса?

— Я или ловлю или пью. Остальное время выброшено из жизни.

— Ты — настоящий русский. Или воюю, или развалины растаскиваю. А как дом свой отладил, жизнь заканчивается и наступает томление души. Потом приходит иудей и опять все прахом.

— Любите войну, немцы, говорил Геббельс.

— Ты где это слышал?

— В газете.

— Ты газеты читаешь?

— Да. Я читать умею, — обиделся Саша.

Некоторое время он молча и упрямо таскал бычков из-под камня и складывал их в сетку, что явственно шевелилась у берега.

— Можно попасть на гору и прямо отсюда. Вдоль берега.

— И что?

— Отловят и выпроводят.

— Там что? Посты, телекамеры?

— Там полиция. Но это полбеды. Там нет ничего тайного. Сюда можно попасть только через паром. С диметрионом. Таможня там.

— А зачем тебе туда?

— Затем же, что и тебе.

— А мне зачем?

— Поймешь потом.

— Что я, монастырей не видел? Был я на Валааме.

— И что?

— Скучно. Монахи от людей шарахаются.

— А что ты там делал?

— Так. По случаю…

Потом они молчали с полчаса.

— Котелок бы.

— Что?

— Котелок бы. Сейчас бы сварили. У меня и чекушечка есть.

— Где взял?

— Заработал… — гордо ответствовал Саша.

— Ах да…

— Котопуза бы взять. Полтинник.

— А за этих сколько надеешься выручить?

— А немец что дал утром?

— Не знаю. Взаимозачет провел.

— Искупаюсь я…

— Давай. На Афоне нельзя.

— Как это?

— Там вообще, с длинными рукавами рубахи нужны. А оголяться нельзя. Смущение и соблазн.

— А телевизор там есть?

— Брат. Телевизора там нет. Нет и радио. Волейбольных площадок нет и домино с шашками.

— А я без радио не засну. У меня под ухом должно шуршать.

— Заснешь. Ляжешь и заснешь.

— А это. В комнате…

— В келье.

— Ну, да. В келье. Чекушечку можно?

— Забудь.

— Ага, — пообещал Саша.

Бычков сдали какому-то старику. Старуха его прошлой зимой умерла, но сам он и родственница, кажется племянница, приняла Пса со товарищем с радостью. Себе он заказал маленьких жареных рыбок, еще гаридес, то есть креветок, и паидаки для Саши.

— Что есть паидаки?

— Паидаки есть отличные бараньи ребрышки. Дешевая и отличная еда. С зачетом бычков выйдет почти даром.

— А уза?

— Уза подождет. Я для тебя попросил ракию, ципуру и метаксу. Все по маленькой рюмочке. И себе тоже. Все — полное говно. Что у тебя за четвертинка?

— Уза. Котопуза сдал, пива выпил и маленькую купил. Впрок. Называется «мини». На этикетке девка в короткой юбке. Я отпил немножко.

— Похмелья не будет, а изжога гнуснейшая. Так всегда, когда к узе привыкаешь.

Обедали долго. Потом пошли отдохнуть…

…Вечером ударил колокол. Пес очнулся и оказался в липкой яви неумолимо надвигающегося. Влажным было все — простыни, одежда, воздух, сон, явь… Саши, конечно же, не было.

Зачем он затеял все это? С рыболовом этим придурковатым, с хождением по кафениям, узери, псаротавернам? Последняя звучанием близка его другому имени. Имени, с которым он сросся, подобно зверю. Вот опять левая рука онемела, и под лопаткой уже не боль, а томительное ожидание развязки. Но не здесь же, не на границе мира и того, недостижимого. Под душем он пришел в себя, смыл липкую грязь, вытерся, посидел в трусах на балконе, оделся для ужина. То есть майку попредставительней, новые джинсы.

Саши на молу не было. В заливе ожили три яхточки, от них наплывала музыка и различались люди на палубах. Наверное, пятница. Вечное время большой сиесты. Он обошел все волнорезы по очереди, потом двинулся вдоль берега, через шатры со столиками. У немца он узнал, что навязчивая мечта его товарища сбылась — он опять взял октопуса. Все это вместе с сеткой прибрежной мелочи он сдал Рати. Это другое заведение, рядом. Пес намеренно не хотел обозначаться у грузинов. Там работали официантами два студента из Салоник — Нугзар и Рати — тбилисские ребята.

Вообще-то происходило нечто. Одни его знали здесь в одном облике, другие — в другом. Как мотылек на лампу в пятьсот ватт. Что-то случилось или случится.

Юная «гречка» вытирала стол за посетителями.

— Позови Нугзара, — попросил он ее по-английски.

— Его нет. Позову другого.

Другим был Рати.

После объятий и воспоминаний он спросил про Сашу. Рати отвел его на кухню. Осьминог был здоровенным. Килограмма полтора.

— Как у него это получается? — спросил его Рати.

— Он рыбак. Больше ничего не умеет и не хочет. На что, интересно, их ловит?

— Мы ему дали маленьких замороженных рыбок.

— Как это дали?

— Он услышал русскую речь, пива выпил, спросил, на что ловят. Дальше ушел и вернулся.

— Скотина. Где он?

— На пляже ищи. Набрал сувлаки, хлеба. Празднует.

Пляж был пуст. Несколько пожилых пар, полотенца, кока-кола, пиво, туристы на веранде. Только на одном из шезлонгов спал, надвинув кепку на глаза, прикрывшись газетой, Саша. Рядом — неистребимая чекушка, то есть двухсотграммовая бутылочка, стилизованная амфорка, пара пивных банок и тарелка из-под шашлыка.

— Сколько снял за октопуса с Рати?

— А… — очнулся Саша, — отдыхаю.

— Дорого продал?

— Котопуза?

— Говори ты правильно. Что ты нас позоришь? Поигрались и хватит. Тебе денег дать? Так я дам. Что ты с бычками этими ходишь?

— Какие бычки? Котопуз. Еле вытащил. Глаза такие добрые. Меня научили, что его нужно сразу по бетону пластать и бить. А мне жалко. Я его так отнес. Опять полтинник. А этот больше. И за быков десятка.

— Хорошо. Утром мы уплываем. Пошли.

— Куда?

— Что куда?

— Сейчас, куда?

— К Рати. Ужинать. Проставляйся.

— А что я-то?

Пес так посмотрел на добытчика, что тот поперхнулся.