Но город, взятый героизмом и кровью наших воинов, Иван Васильевич уступать уже не собирался, демонстративно добавил в свой титул звание великого князя Полоцкого. И сам Полоцк становился русским. Его приводили в порядок, освящали. Возглавить здешнюю епархию царь назначил нового, уже не литовского, а российского архиепископа Трифона Ступишина, ученика и постриженника св. Иосифа Волоцкого. И, наверное, такой выбор был не случайным: многолюдный торговый Полоцк считался гнездом и рассадником ересей. Католикам оставаться в городе и исповедовать свою веру не возбранялось, но их костелы были разорены — в ответ на их погромы православных церквей. А многочисленную колонию местных евреев царь приказал крестить. Ведь Полоцк стал частью России, а по указу 1549 г. иудеям проживать и торговать в нашей стране запрещалось.

Иностранные источники утверждали, что отказавшихся утопили в Двине — несмотря на то, что они предлагали «много тысяч флоринов выкупа». Псковский летописец также отмечал, что евреев, не принявших крещения, государь велел «с семьями в воду в речную вметати». Но сообщения о массовом утоплении ни малейшего доверия не вызывают. Ну посудите сами, какой еврей под угрозой смерти отказался бы креститься? По иудейской вере обманывать «гоев» допустимо. Если не верить в таинство Крещения, то почему же не окунуться — это не является отступничеством. Обратите внимание и на даты. Царь был в Полоцке с 16 по 26 февраля. Как бы получилось «в воду речную вметати» несколько тысяч человек, если река была подо льдом? Скорее всего, Иван Васильевич просто перенял методику, действовавшую в Испании. То есть распорядился крестить евреев, а тех, кто будет уличен во лжи и тайном отправлении иудейских обрядов, вот их и предписывалось в воду «вметати».

Иван Грозный. Фрагмент казенной части пушки «Ревельский лев» 1559 г.

Впрочем, слухи о «зверствах» могли иметь под собой еще одну основу. Массовое крещение полоцких евреев, по-видимому, состоялось не в храмах (их было всего несколько, да еще и пострадали при бомбардировке), а в Иордани, прорубленной во льду. Вот сюда-то их и согнали с семьями, чтобы окунать «в воду в речную». И ясное дело, для них это вряд ли было очень приятным. Необходимость раздеваться на снегу и лезть в прорубь они, наверное, и впрямь восприняли как разновидность смертной казни или угрозу таковой. Но тут уж, как говорится, о вкусах не спорят — русским-то зимнее купание в Иордани нравилось. И по меркам XVI в. это отнюдь не являлось каким-то вопиющим злодеянием. Раз вы оказались на территории другого государства, то извольте подчиняться его законам.

А тем временем вся Русь снова славила своего царя, праздновала еще одну его великую победу. Снова весело и восторженно звенели колокола, снова сыпались награды на воевод и ратников. Иван Васильевич возвращался домой сквозь этот перезвон, сквозь толпы людей, всюду выходящих на дороги, чтобы поздравить и приветствовать своего защитника. Он и сам радовался вместе с народом. В праздничном ликовании, в отблесках яркого весеннего солнца на победоносных саблях, доспехах, окладах икон отходили на второй план и боярские интриги, и злопыхательство, и оппозиция. Сейчас все это выглядело совершенно мелким, тусклым, грязным.

Государь в своей радости готов был примириться со всеми. Неужели такой грандиозный успех не сблизит, не объединит? Ведь свои же, русские! Он преднамеренно подчеркивал заслуги оппозиционера Владимира Старицкого (на самом деле очень незначительные — он проделал поход в царской ставке, и не более того). На обратном пути Иван Васильевич специально заехал к нему в Старицу, гостил и пировал с двоюродным братом и его матушкой Ефросиньей. Да, казалось, что многое повторяется… Победа, торжества. А Мария, как когда-то Анастасия, провожала его в поход беременной — и тот же самый боярин Траханиотов прискакал навстречу, сообщил о рождении сына Михаила. В Москве, добравшись после молебнов до своих палат, усталый царь снова целовал молодую жену и милого младенца…

Увы, повторялось не только хорошее. Михаил прожил всего пять недель. Может быть, умер от естественных причин, а может… кто знает? И вскоре Иван Васильевич с Марией отправились в Переславль-Залесский, в Никитский монастырь. Тот монастырь, где государь и Анастасия когда-то зачинали Ивана после смерти Дмитрия. Поехали на освящение построенного там храма св. Никиты Столпника. Но, наверное, и другое пытались повторить… Многое повторялось, но жена рядом с царем была уже другая. С любопытством разглядывала красивыми большими глазами незнакомые ей русские места, природу. Не так уж твердо выучив русский язык, трогательно просила монахов молиться «об устроении земстем и мире всего православного христианства». Но и до «мира», до «устроения» было далеко. Измены тоже повторялись.

Пока продолжался полоцкий поход, перебежали к врагу дворяне Сарыхозин, Непейцын, а воеводы Стародуба князь Василий Фуников и Иван Шишкин-Ольгин (родственник Адашевых) сговаривались с литовцами, чтобы сдать им город. Правда, не получилось, их дела раскрылись, обоих арестовали и отправили в Москву. А Владимир Старицкий и его мать протянутую им руку дружбы отвергли. Наоборот, очередной триумф государя и его доверие разозлили их, и они принялись организовывать заговор. Так же, как после взятия Казани. Верховодила, как и прежде, Ефросинья. Вот она-то примиряться не собиралась, о правах сына на престол никогда не забывала. В 1560–1561 гг. подарила Троице-Сергиеву монастырю покрывало с надписью, что «сей воздух» изготовлен «повелением благоверного государя князя Владимира Андреевича, внука великого князя Ивана Васильевича, правнука великого князя Василия Васильевича Темного». Заявка, прямо скажем, не слабая. Не только выпячивалось происхождение, но и сам Владимир производился в «государи», да еще и «благоверные».

Летом 1563 г. дьяк старицких князей Савлук Иванов узнал, что они готовят заговор против царя и его семьи, хотел сообщить в Москву. Но Евросинья с Владимиром пронюхали о его намерении. Опасного свидетеля заковали в кандалы и бросили в тюрьму. Прикончить не успели. Или рассчитывали подольше помучить, или выпытать, кто еще среди их окружения сохраняет верность царю. Но у дьяка среди дворовых нашлись друзья, он сумел переслать письмо Ивану Васильевичу. Государь срочно послал гонцов в Старицу, потребовал Иванова к себе. «По его слову» начались «многие сыски». И посыпались разоблачения!

Раскрылись новые «великие изменные дела», а попутно добавилось и старое. Например, всплыла давняя попытка побега в Литву Семена Ростовского — выяснилось, что Ростовский в тот раз действовал не сам по себе, а был связан со Старицкими. То есть еще семь лет назад Старицкие через него установили контакты с Сигизмундом. Владимира и Ефросинью взяли под стражу. Но нет, в обиду их не дали! Без промедления включились «защитные механизмы». Последовало ходатайство митрополита и духовенства. А Дума явно не выражала желания судить заговорщиков. Если оказалось невозможным наказать Вельского, то царского брата тем более. Да и Ивану Васильевичу при таком раскладе получалось неудобно требовать наказания родственников.