Одна из причин, по которой самокопание с трудом поддается лечению, – это его самодостаточность. Чем больше мы думаем о проблеме, тем сильнее расстраиваемся, а чем хуже себя чувствуем, тем сложнее нам удержаться от возвращения к отрицательным мыслям и эмоциям. Этот процесс объясняет, почему самокопание считается предпосылкой клинической депрессии: чрезмерная концентрация на болезненных переживаниях ухудшает наше настроение и искажает восприятие, так что мы начинаем смотреть на мир сквозь темные очки, чувствуем себя беспомощными и теряем надежду. Кроме того, если у нас развилось пристрастие к жеванию «умственной жвачки», самоанализ всегда будет сопряжен с риском самокопания, даже если в данный момент ничего плохого с нами не происходит.

Давайте обратимся к одному простому эксперименту, который прекрасно демонстрирует эту динамику. Ученые попросили обычных людей поразмышлять в течение восьми минут над своими чувствами. Такие мысли не оказывают никакого влияния на настроение большинства из нас. Да и должны ли? Но люди, которые в начале эксперимента были немного грустными, а также испытуемые со склонностью к самокопанию, через восемь минут почувствовали себя значительно хуже, чем прежде. В ходе эксперимента никто не манипулировал эмоциями его участников: людей просто попросили проанализировать свои чувства.

Моя работа с Линдой, юрисконсультом, прекрасно иллюстрирует навязчивость отрицательных мыслей в контексте самокопания. Линда с отличием окончила одну из лучших юридических школ и быстро получила работу в известной адвокатской конторе Нью-Йорка. Через несколько лет один из старших партнеров фирмы попросил, чтобы она перешла в его отдел. На тот момент это была вершина ее профессиональной карьеры и одновременно начало кошмара. Ее новый начальник оказался совершенно невыносимым. Он постоянно критиковал Линду, смотрел на нее свысока, демонстрировал ярко выраженные пассивно-агрессивные наклонности и в то же время требовал от нее колоссальной самоотдачи. Кроме того, он любил покричать, с чем женщина никогда прежде не сталкивалась.

Прошел год, и Линда обнаружила, что находится в очень подавленном состоянии. Она хотела вернуться в прежний отдел, однако новый босс постоянно размахивал перед ее носом морковкой партнерства, намекая, что если она приложит немного больше усилий, то через пару лет обязательно станет партнером. Он действительно предоставил Линде хорошую характеристику по итогам года, но вместе с тем не переставал указывать ей на ее место, приуменьшал ее заслуги и кричал на нее в присутствии других работников, ставя женщину в неловкое положение. Неудивительно, что рыдания в туалете вошли у нее в привычку. Посоветовавшись с мужем, Линда решила прямо спросить у начальника, когда ее собираются сделать партнером. Он пообещал, что если она продолжит работать так же усердно, как прежде, то к концу следующего года ее статус коренным образом изменится. Линда попросила его оформить данное ей обещание в письменном виде, и, к ее удовольствию, начальник удовлетворил просьбу.

Итак, Линда удвоила свои усилия. Когда босс наконец пригласил ее на обсуждение карьерных перспектив, она с трудом скрывала свой восторг. Но вместо объявления о повышении он вручил ей кошмарный годовой отчет, в котором недвусмысленно обвинял ее в лени (хотя она работала усерднее, чем когда бы то ни было). Он заявил Линде, что она никогда не станет партнером фирмы. Линда была ошарашена. Ей не оставалось ничего другого, как перейти на другую работу, согласившись на значительное понижение заработной платы.

Линда пришла ко мне на прием спустя целый год после смены работы. Хотя новый начальник относился к ней намного лучше прежнего, она не могла избавиться от тягостных воспоминаний о старой работе. «Я все время чувствую себя несчастной, – рассказала она. – Я постоянно вспоминаю о том, как он закатывал глаза каждый раз, когда я выступала на собраниях, презрительное выражение его лица, когда он критиковал мою работу, и его гримасу гнева, когда она кричал на меня перед коллегами». Душевная боль, которую эти и другие события причинили Линде, оставила глубокий отпечаток на ее лице. Линда обращалась к психотерапевту и раньше, но не смогла избавиться от самокопания и тоски.

Многие традиционные виды лечения заставляют пациентов анализировать свои проблемы и неприятные происшествия в мельчайших подробностях и с различных точек зрения, что только закрепляет их склонность к самокопанию. Другие подходы, такие как когнитивная терапия, тоже включают в себя рассуждения и анализ и учат пациентов обнаруживать отрицательные мысли, чтобы затем опровергать их. Однако и такой подход не лишен недостатков – ведь, чтобы доказывать несостоятельность негативных мыслей, пациентам приходится постоянно сосредоточиваться на них.

В качестве примера приведем результаты недавнего исследования, в ходе которого ученые давали студентам колледжа, подверженным риску наступления депрессии, либо учебник по когнитивной терапии, либо методическое пособие по обучению в вузах. Сразу после окончания работы с материалом исследователи измерили показатель депрессивности испытуемых. Студенты с ярко выраженной склонностью к самокопанию, уделившие время изучению когнитивной терапии, чувствовали себя гораздо хуже тех, кто знакомился с методическими материалами. Побуждение людей, пристрастившихся к «умственной жвачке», к распознаванию своих отрицательных мыслей или чувств, даже с целью последующего опровержения, заставляло их возвращаться к отрицательным переживаниям еще чаще, а значит, глубже погружаться в депрессию. Они не смогли избавиться от грустных мыслей даже четыре месяца спустя, что еще раз подтверждает способность самокопания пускать корни.

Еще одна эмоция, которая побуждает нас к пережевыванию одних и тех же мыслей, – это гнев. Многие из нас многократно проигрывают в своей голове ситуации, которые вызвали у нас раздражение. Точно так же, как с самокопанием: когда мы обдумываем или обсуждаем события, которые нас разозлили, гнев только усиливается, а чем сильнее гнев, тем сложнее нам избавиться от связанных с ним проблем и мыслей.

Карлтон, молодой человек, которого я консультировал несколько лет назад, попал именно в такой порочный круг. Его отец поначалу жил бедно, но затем смог заработать состояние на фондовой бирже и хотел, чтобы Карлтон ни в чем не нуждался. Например, после окончания колледжа юноша решил переехать в Нью-Йорк. Отец немедленно купил ему квартиру в пентхаусе и выделил приличную сумму денег на содержание. Он всегда повторял, что «его сын достоин всего самого лучшего».

Карлтон попробовал себя в различных сферах, меняя одну денежную работу за другой, благодаря связям отца. Но у него не было ни опыта, ни навыков для достижения успеха на этих должностях, поэтому он нигде не задерживался больше года. Каждый раз начальники вежливо намекали, что ему стоит «попробовать что-то еще» или «двигаться дальше». Поэтому его неоднократно посещали мысли о том, что он плохо справлялся с работой.

«Мне хотелось верить, что ни одна из этих компаний не возьмет меня на работу без необходимой квалификации. Но они просто делали одолжение отцу, – объяснил Карлтон во время нашей первой встречи. – Когда им становилось ясно, что я не задержусь у них надолго, они не говорили мне, что конкретно у меня не получалось, просто просили уйти. Вы не представляете себе, как это унизительно!» При этих воспоминаниях ноздри Карлтона раздулись. «Я не просил у отца квартиру, не просил денег и не нуждался в его помощи, чтобы найти работу, – заявил Карлтон. – Стоило мне выразить к чему-то интерес, как я тут же это получал. Мне предлагали престижные должности, для которых требовалась более высокая квалификация, но никто не говорил мне об этом. Так отец раз за разом обрекал меня на неудачи. Конечно, он хотел для своего сына только самого лучшего!» Последние слова Карлтон произнес, передразнивая манеру речи своего отца.