О БОЖЕ, ВОТ ОН, СЮРПРИЗ, ВАЛЯЙ.

Он переходит на декламационный шепот:

– Оно называется «Дорин Стар больна раком».

Ты по телику не видел

Передачку про нее –

Теле-еле-пустобрехи

И газетное вранье?

Что там только ни покажут,

В основном все сраный треп

И фигня про силу воли –

Бьют мне в темя или в лоб.

То ль певичка, то ль актриска,

Ну, из уличных она:

Мне и дела никакого,

Что, мол, рак у ней, больна…

Из Британии приперлась

И комедию за грош

Для расистов там ломала,

Прям в ЮАРе – ну хорош!

А теперь она вся в раке,

Надо же, какой кошмар!

Но слыхал я все те враки,

Что она несла в ЮАР.

Мол, "они спустились с древа,

Форма черепа не та,

Дескать, недочеловеки" –

Вот такая хренота.

От неонацистских бредней

Я едва не охуел,

А расисты эту жвачку

Каждый лопал, как хотел.

Только если что посеешь,

Говорят, то и пожнешь:

Если ты стояла раком,

То от рака и помрешь.

Не поможет терапия

Вместе с химией крутой,

Ну а мне какое дело:

Сдохнешь ты – и хуй с тобой.

– Ну и как тебе стих, Рой?

Он спрашивает, как будто ждет ответа. Он знает, что я его слышу. Бернард в курсе. Бернард.

– В клубе он произвел ебанический бум.

Бернард.

Думаю, это одна из твоих самых удачных попыток.

С Лексо мы познакомились в поезде Глазго-Мотервел. Мы с Дикси и Вилли сидели через проход от основного стола, за которым собрались топ-бои. Это был мой первый выезд с кэжуалсами, и я определенно должен был произвести впечатление.

Дикси и Вилли, поднявшись из baby crew, участвовали уже в нескольких вылазках. Сначала их рассказы нагоняли на меня скуку: они казались неправдоподобными, и я не мог всерьез воспринимать их версии и, тем более, их роль в описываемых событиях, как они ее преподносили. Но все равно – интерес они заронили, и я решил сам посмотреть буйство на домашних матчах, в котором участвуют специально для этого собирающиеся кэжуалсы, лучше всего для этого подходили матчи против Абердина. Так я подсел на адреналин.

И вписался я впервые, когда фирма Абердина приехала к нам на матч огромной толпой. Эти бараны только что выписали Чарли Николаса из «Арсенала», того моталу; атмосфера была напряжена. Они переоценили свои шансы. Я поорал и потолкался немного на Реджент-роуд, но вокруг было слишком много «мусоров», так что попинаться реально возможности не было.

Была среда, унылый вечер. В поезде нас убедили, что на этот раз все будет иначе. Дикси, Вилли и я вели себя как горячие новички-лейтенанты: мы смеялись как психопаты над любой шуткой топ-боев, которые работали на ближних трибунах, и были строги, непричастны и безразличны, когда слово брал кто-нибудь из психов.

Лексо ходил по вагонам и подбадривал банду:

– Смотрите, чтоб никто не обосрался. Помните, кто отступает – тот умирает. Мы самая крутая банда в Европе. Мы никогда не съебываем. Имейте это в виду. Никогда.

Встречи с мотервеловскими кэжуалсами долго ждать не пришлось. Они встретили нас прямо на вокзале, и тут я чуть не обосрался от страха. Не знаю почему, ведь всю жизнь меня окружало скрытое и явное насилие. Однако данная ситуация была для меня новой. Только теперь я понимаю, что любое поведение определяется ситуацией и соответствующим опытом; и больше зависит не от того, кто ты есть, а от того, как ты действуешь, хотя часто мы так до конца и не понимаем ситуацию и не отслеживаем опыт, определивший наше поведение. Помню, я подумал: проглоти страх, почувствуй напор. Так говорил Лексо. Потом я увидел, как худой белобрысый парень, почти альбинос, просто вклинился в толпу мотервелцев, и они сразу пошли на попятный. Я рванул и стал бить, крушить, кусаться. Тот, кого я бил, отвечал мне ударом на удар, но я будто не чувствовал боли; я знал, что противнику больно, потому что глаза его были наполнены страхом, и от этого я получал неземное удовольствие. И вот он уже на земле. Потом, помню, кто-то из наших парней оттащил меня от этого гада и увел с вокзала, когда воздух наполнили полицейские сирены. Я рычал как зверь и все хотел вернуться и вогнать гниду в землю, отправить его к праотцам.

На матче внутри у меня все дрожало от возбуждения. Как и у всех. Любая банальная шутка по поводу махача вызывала приступ истерического, разряжавшего атмосферу смеха. Из игры я ничего не помню. Помню только, как Микки Веир бегал взад-вперед по флангу, тщетно пытаясь показать футбол, а вокруг него носились великаны в красно-желтой форме и подслеповатый судья. Мы продули 1:0. В поезде на обратном пути полиция сопровождала нас до Глазго, а потом и до Эдинбурга. О матче не было сказано ни слова, мы говорили только о махаче.

К нам в купе зашел Лексо. Дикси как покорная овечка поднялся, чтобы уступить ему место рядом со мной, и встал рядом, опершись на стол. Лексо прогнал его, выпалив:

– Куда нос суешь, скотина!

Дикси ушел как побитая собака. В тот раз он неважно показал себя в драке.

– Драчун гребаный, – улыбнулся Лексо и крикнул на весь поезд: – Гоусти! Поди сюда, ебтать-колотить!

К нам подошел парень-альбинос, его звали Гоусти. Глядя на него, ни за что не подумаешь, что он – самый крутой боец, но любой сосунок знает его как безумного громилу. В Мотервеле он показал себя. Он начал битву, он вселил в меня уверенность. Никогда я не видел такой быстрой, безжалостной, мощной атаки.

– Как тебя звать, приятель? – спросил он.

– Рой. Рой Стрэнг.

– Стрэнг. Брат у тебя есть?

– Да, Тони Стрэнг.

Он кивнул, как будто припоминая.

– Откуда ты?

– Муирхаус.

– А, дитя окраин? – смеется он.

Я почувствовал, как во мне вскипает злость. Что он о себе думает, этот боец? Я постарался сдержаться. Я знал, кто он такой. Гоусти. Призрак. Я видел его в деле, совсем недолго, так как сам был занят, но достаточно, чтобы понять, – к этому парню я заводиться не стану.

– Мы тут все из Нидри, – он улыбнулся. – Перебирайся в город, вот что. Хватит с тебя этих окраин гребаных. Спутниковые антенны знаешь?

– Ну.

– А как называется децильная коробочка позади антенны?

– Фиг знает.

– Центр, – смеется он. Мне было приятно войти в эту компанию.