Тревога не давала сосредоточиться на работе. Вечером, вернувшись в барак, я увидела толпу женщин возле койки Решки.

Решка лежала с полузакрытыми глазами, все ее лицо было покрыто ссадинами и синяками, растрепанные волосы разметались по подушке, мутные глаза выражали полное безразличие ко всему на свете. Одежда на ней была разорвана, через прорехи виднелись ожоги, словно кто-то прижигал ей кожу сигаретами.

- Что случилось? - спросила я ее, присев на кровать.

- Они продали меня… - почти беззвучно произнесла Решка. - Продали местным ментам, подъехавшим к воротам зоны вчера ночью. Они били меня и насиловали, потом били и снова насиловали. Их было двенадцать человек. Они трахали меня одновременно вдвоем и даже втроем. Ты знаешь, что такое «вертолет»? А «кузнечик»? А я теперь знаю…

И она закрыла глаза.

Зэчки переглянулись и вопросительно посмотрели на меня… Я стояла, закусив губу, и скрипела сжатыми от бессильной ярости зубами. Ропот возник в толпе, но мгновенно затих, когда я подняла руку, давая понять, что буду говорить.

- То, что творит с нами начальство, это произвол. И если мы не положим этому конец сейчас, то, значит, они будут издеваться над нами и в дальнейшем. С завтрашнего дня отказываемся выходить на работу и объявляем голодовку. Держаться кучками, по одному никуда не отлучаться. На ночь в бараке выставим дежурных.

Несколько дней в столовой не слышно было стука ложек, хотя запах оттуда становился все вкуснее и голодные желудки и без того истощенных женщин урчали и сжимались от отсутствия еды. Шум швейных машин в цеху стих, конвейер женской зоны остановился.

Женщины бродили по бараку, словно привидения, некоторые падали в обморок от истощения, других из-за физической слабости поместили в лазарет. Карцер был переполнен.

В кабинете начальника зоны висела густая пелена табачного дыма. Кум ходил от одной стены к другой, нервно теребя в пальцах давно потухший окурок.

- Черт бы их побрал, так ведь подохнут все. - Он ударил кулаком в стену. - Завтра еще проверка, как назло. Оля, или кто-нибудь там. Королеву ко мне.

Через пятнадцать минут я стояла перед ним с гордым и независимым видом, потому что после пережитого мне уже ничто не было страшно.

- Королева Анжелика. Второй отряд. Статья сто седьмая.

- Так, Королева, я, как ваш непосредственный начальник… - Он повысил голос до крика: - Не могу допустить, чтобы все тут передохли!!!

- Надо будет, так сдохнем все до одной!

- Ладно, иди, - сказал кум уже тихо. - Передай своим, что ужесточения мер больше не будет, из карцера всех выпустим. Пускай выходят на работу.

С победным блеском в глазах я вернулась в барак и сообщила его обитательницам хорошие новости. Но моя борьба была не закончена, я просто обязана была отомстить за Решку.

Черная «Волга», посигналив, медленно въехала в ворота зоны и остановилась возле кума, ожидавшего гостей с самым что ни на есть подобострастным видом. Из нее вышел пожилой мужчина в генеральской форме в сопровождении двух офицеров и изъявил желание осмотреть территорию зоны.

С удовлетворением он отметил, что в бараках порядок, в столовой чистота и цех работает на полную мощность. В штрафных помещениях ни души, и зона живет спокойной размеренной жизнью.

- Хорошо, Михаил Юрьевич! - произнес генерал-майор, садясь в машину. - Будете у нас в Саранске, не забудьте навестить.

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ

- Она уже здесь. Впустить?

Услышав за спиной слова своего телохранителя, пожилой худощавый мужчина, не вставая, повернулся в кресле в сторону вошедшего верзилы.

- Да, Кувалда, конечно. Пускай войдет.

Открыв дверь, верзила сделал знак рукой, и в комнату вошла миниатюрная азиатка.

- Моя почтеня, Артем, - сказала она.

- Рад тебя видеть, Чоя, - ответил он и движением бровей дал понять Кувалде, чтобы тот оставил их наедине. - Присаживайся. Есть у меня для тебя кое-что.

- Чоя понимать. Стилет так проста не звать, - с трудом подбирая слова, произнесла Чоя и добавила: - Я слушать. Говори.

- Тяжелые времена наступили, Чоя. Даже таким, как я, старым законникам, не всегда понятны мотивы, которыми руководствуются сегодня некоторые нечистоплотные бизнесмены, возомнившие себя черт знает чем и вдобавок имеющие мощную комитетскую крышу. Но это все, я думаю, тебя мало касается. Буду краток. Мне, как смотрящему за питерским общаком, грозит опасность потерять свое влияние. И что самое противное, виновником этого может стать какой-то фуфел из бывших комсомольцев, сколотивший свое состояние на махинациях с нефтью.

Чувствуя, что начинает нервничать, Стилет вытащил из красивой коробки, стоящей на столе, настоящую гаванскую сигару и, закурив, продолжил:

- Когда он отказался с нами делиться, я спустил это дело на тормозах. Не хотел, признаюсь, лишний раз с комитетчиками связываться. Но в своей безнаказанности он решил двигаться дальше. Теперь этот барыга начал кампанию по перетягиванию на свою сторону братвы с целью посадить собственного смотрящего в Питере. Иными словами, он занес руку на святая святых - общак. А такое простить нельзя.

Стряхнув пепел, Стилет проникновенно посмотрел на кореянку и спросил:

- Ты догадываешься, о ком идет речь и почему я обращаюсь именно к тебе?

- Да, Артем, - вымолвила Чоя.

- Теперь ты понимаешь, кто тебя вытащил из изолятора и зачем?

- Да.

- Ты сможешь мне помочь?

- Думаю, Чоя суметь.

- Ну, вот и славно. А за ценой я не постою.

Стилет встал из-за стола и подошел к Чое.

- Я верю в тебя. У тебя получится, - по-отечески обняв ее, произнес хозяин комнаты, и в его руке, словно на сеансе у Копперфильда, возник объемный рулончик зеленоватого цвета. - Здесь тридцать кусков. Это аванс. Остальное - сама понимаешь.

Попрощавшись поклоном, кореянка покинула апартаменты законника, а затем и его трехэтажный кирпичный особняк в Сестрорецке. Из окна Стилет видел, как эта хрупкая черноволосая женщина исчезла за необъятной спиной Кувалды, который услужливо открыл дверцу ее спортивной изумрудной «Тойоты-Селика». «Мал золотник, да дорог», - подумал Стилет. - «У нее получится».

Оставшись один, он предался воспоминаниям. Перед ним проносились фрагменты его жизни. Вот он на малолетке. Угодил туда в голодные послевоенные годы, за кражу из магазина бутылки с молоком. Вот ему уже девятнадцать - и снова зона. Уже взрослая. И воровал он уже по-взрослому, обнес не одну квартиру немногочисленных в те годы богатеев. Отсидел - вышел. Снова взяли. Снова освободился. Уже в авторитете. Опять зона. Короновали. Небольшой кусочек воли до следующей отсидки. «Как мало было свободы», - думал он. - «Всю жизнь с этапа на этап. И вот уже старость подбирается. А тут еще такое говно творится».