Борис Горст обитал на Остоженке, в большом новом доме с архитектурой «под старину», ради строительства которого был снесен целый квартал действительно старых и ценных построек, включая усадьбу девятнадцатого века.

Едва переступив порог роскошной квартиры, он бросил в сторону кожаную папку со стенограммами заседаний Комитета по разработке национальной идеи и судорожно принялся стаскивать с себя одежду. Совсем немного времени понадобилось, чтобы стянуть с себя все. На Горсте не осталось ничего. Голый, как Адам, он стоял, отражаясь в многочисленных зеркалах холла, отделанного красным деревом.

Осторожно, на цыпочках, он пошел вдоль по коридору, старясь держаться ближе к стене, чтобы не скрипнуть плитками дорогого ясеневого паркета. Он шел, расставив руки, слегка пригнувшись, как охотник, готовый к появлению дичи, которую он не собирается упустить.

Горст заглянул в спальню. Здесь только огромная круглая постель, на которой в беспорядке были разбросаны розовые атласные простыни. С постели свешивалась черная кожаная плетка–семихвостка, на полу разбросаны предметы одежды, тоже из кожи и с металлическими заклепками.

Переведя дыхание, Горст двинулся дальше. Он шел тихо, и до его ушей донесся слабый треск: словно бабочка бьется о стекло. Довольно улыбнувшись, он двинулся в сторону столовой. Здесь находился громадный стол, вокруг которого выстроились стулья с высокими спинками. На столе стояла игрушка — заводной плюшевый заяц, отчаянно молотивший лапами по крошечному барабану. Горст замер, уставившись на зайца. Пружинный завод кончился, и заяц замер, подняв лапы.

На секунду председатель забыл об осторожности. И тут на Горста сзади обрушилось что‑то большое и мягкое. Он повалился на текинский ковер, который ему подарила иранская делегация (в благодарность за поддержку в Думе их проекта строительства атомной электростанции).

Чьи‑то сильные руки перевернули Горста.

Горст лежал, распростертый на ковре, а его оседлала женщина — совершенно голая, если не считать большого католического креста на большой груди, вздымающейся от учащенного дыхания. На ее лице бродило хищное выражение охотника, загнавшего дичь.

Где гуляешь, холера? — крикнула женщина и с размаху ударила председателя по лицу. Затем еще раз и еще.

Горст зажмурился. Боль доставляла ему огромное удовольствие. Он сам обожал причинять боль другим, но испытывал тайную страсть к тому, чтобы самому испытать, что это такое.

Его мучительница уселась ему на грудь. У него перехватило дыхание, когда он почувствовал, как волосы ее лобка щекочут его кожу. Женщина принялась вращать круглым задом, вдавливая Горста в ковер. Горст буквально взвыл от страсти. Вой перешел в стон, когда она отвела назад правую руку и схватила его напрягшееся достоинство.

Не нравится? — В ее голосе звучала угроза. — А вот это нравится?

Она сдавила его «мальчика» так, что председателю показалось, из него фонтаном брызнула кровь. Но это была не кровь. Просто в последнее время председателю хватало минуты на то, чтобы его сексуальная жидкость покинула сохнущее от времени и внутренней злости тело и излилась на руку той, кто ему помогал дойти до оргазма.

Он давно уже потерял способность жить с женщинами нормальным образом. Настолько давно, что все эти садомазохистские штучки стали казаться ему нормальными.

Но его подруга не собиралась так просто оставить его. Вскочив с его груди, она выбежала из столовой и тут же вернулась с плетью в руке. Расширенными глазами Горст смотрел на то, как она приближалась к нему, постукивая по руке плетью. В ее глазах он прочитал то, что было известно только им двоим.

— А теперь — на колени!

Раздался резкий свист плети, Горст взвизгнул от боли и ощутил, как в нем вновь просыпается желание. Он упал к ногам своей мучительницы и забился на ковре, неистово трясь своим естеством о рисунок ковра, которому тысяча лет и который в течение года ткали мастерицы–девственницы из отдаленных горных районов. Считается, что ковры, сотканные руками девственниц, сберегут дом от напастей, принесут счастье и даруют радость материнства.

Горст не думал об этом, в экстазе сливая то немногое, что мог, прямо на древний рисунок ковра.

Председатель познакомился с Казимирой полгода назад. Поначалу он понятия не имел, что ему ее подставил пронырливый Ватикан в лице кардинала Гаспара — одного из первых лиц в ордене иезуитов. Он и Казимира встретились на приеме в посольстве Польши и поняли друг друга с полунамека. Немедленно покинув шумный прием, они приехали в дом председателя и двое суток не покидали постель.

Горст, которому казалось, что он уже достиг степени магистра в области садомазохистских приемов, с Казимирой оказался не в роли атакующего, а обороняющегося. Она сразу взяла над ним верх и дала понять, что рядом с ней — он просто ученик.

Трудно назвать день и час, когда в минуту откровения, в угаре постельных забав, председатель поведал Казимире о своих врагах. Он и сейчас не хотел об этом думать. Она помогла ему избежать опасности, грозившей сбросить его с той вершины, куда он сумел подняться.

Она, Казимира, любовь его, сделала так, что опасность миновала. И при этом Горсту не пришлось обращаться к спецам из своей бывшей службы и быть им обязанным. Перед ним открывались новые горизонты, значение и широту которых он пока еще не решался оценить.

О чем думала Казимира — известно только ей и кардиналу Гаспару. Если она просто выполняла свой долг перед организацией иезуитов, тогда ее роль была предельно ясна. Если же она при этом еще испытывала удовольствие от изуверских забав с Горстом — тогда все было гораздо страшнее. И едва ли нашелся бы желающий исследовать все темные и грязные уголки ее души.

В одном мутном водовороте смешались желание Ватикана сделать Россию католической, а также неуемная жажда власти, обуревавшая Горста и умело подогреваемая его помощником Разумновым.

Старший следователь Васьков был всегда точен, когда дело касалось работы. А тут еще и такое перспективное новое направление открывалось с этой картой! Ясно, что опаздывать нельзя.

Привычно махнув на входе в музей алыми корочками удостоверения, Васьков стал подниматься по широкой мраморной лестнице, размышляя о том, для чего в старину требовались такие здоровенные и неудобные лестницы, с высокими ступенями и мраморными заворотам, о которые цеплялись ноги. Так и не придя ни к какому определенному выводу, Васьков добрался до зала, где его ждала Виктория.

Она сидела за дальним столом, склонившись над бумагами. Васьков видел издалека тугой узел ее волос на затылке. В отличие от их недавней встречи Виктория успела внести кое–какие изменения в свою внешность. Теперь ее светлые волосы стягивала темная полоска ткани.

Васьков про себя усмехнулся: ученые дамы тоже стараются быть привлекательными. Значит, к его визиту специально готовились. Он не решился обращаться к Виктории со спины и поэтому подошел ближе и, улыбаясь, приготовился произнести слова приветствия. Но слова эти застряли у него в горле, как только он рассмотрел Викторию.