Тем вечером он слушал Рено, но вполуха, толком не понимая смысл его слов. Лора — она всегда была такой. У нее огневой темперамент. Ей не сидится на месте. Он просто принял это за слова утешения, за попытку Рено снять с него часть вины за разрыв, немного облегчить его боль. Летисия… как бы это сказать… ее легче удовлетворить… в том смысле, что… ей не нужно многого, чтобы быть счастливой.

Рено был, конечно, прав. Лора импульсивна. Ей прискучивает все, и очень быстро. Она всегда была вихрем. В студенчестве много ходила на вечеринки, придумывала эскапады. После учебы душой и телом ушла в работу. Это увлекало ее несколько месяцев, не больше. Потом она вбила себе в голову, что они должны съехаться. С увлечением искала квартиру, выбирала мебель, убранство. Была фаза, когда она перестала ходить на вечеринки, бросила бывать на людях, чтобы целиком посвятить себя их совместной жизни. Тогда он решил, что окончательно завоевал ее. Она беспокоилась, когда он приходил поздно, дулась, когда он встречался с друзьями, постоянно требовала любви. Потом… Потом все пошло на спад. Две ее подружки забеременели, и она заговорила с ним о ребенке. Ей всегда надо больше, ей нужны перемены, новизна.

Был ли Рено прав больше, чем сам думал? Он ничего не знал о ребенке, об этой идефикс, внезапно овладевшей душой и телом Лоры. Эмиль думал, что это каприз, но потом она ушла, и он бичевал себя. Он не понял, что Лора была такой, как говорил Рено. Импульсивной. С вечной жаждой перемен. Что, если бы он понял это с самого начала? Он винил себя в смерти их истории… А если он ошибся? Если ребенок был всего лишь капризом, Лориной прихотью, желанием внести перемены в свою жизнь? Ты или кто-то другой… этой девушке быстро все прискучивает, она не выносит стабильности… Она подняла эту тему в один прекрасный день, в вечер после тапас, а он ушел от вопроса, он был глупым и незрелым, он был не готов прямо сейчас к серьезному разговору, но она тоже неправа. Он не довольствовался малым. У него не было чувства, что их жизнь, их кокон, их моменты вдвоем, его друзья — это малое… Только она считала это пустяком.

Эмиль лежит в спальнике, глядя на звезды, и чувствует, как что-то внутри него отпустило, плечи уже не так тяжелы, сердце бьется быстрее, как будто он сбросил нечто, тяготившее его уже год.

Жоанна давеча была права. Многое всплывает, но теперь ты видишь это иначе, новыми глазами.

Он не в ответе за все свои страдания. Он не был единственным виновником разрыва, отложив на несколько месяцев это желание ребенка. Он сделал все, что мог. Он пытался ее удовлетворить. На некоторое время это сработало. Но не навсегда. Лора была ненасытна. Он не знает, чего она ищет, нашла ли сегодня в объятиях кого-то другого или в себе самой. Он думает, что скорее в себе самой она что-то искала.

Эмиль глубоко дышит. Грудь вздымается и опускается в мерном ритме. Он жадно глотает воздух, как будто слишком долго был его лишен. Боже, как хорошо наконец дышать.

В конечном счете ему повезло. Лора приняла разумное решение, когда продолжала принимать таблетки, когда решала, что должна уйти, бросить его, а не ждать от него чего бы то ни было, чего ей следовало ждать от себя самой. Им обоим повезло. Ему повезло, что он сегодня вечером здесь, среди развалин каменной хижины. Повезло, что он отправился в это путешествие. В чем-то повезло узнать, что он скоро умрет. Иначе он никогда бы не собрался уехать, предпринять путешествие вглубь себя, увидеть все новыми глазами.

Он никогда не испытывал такого чувства полноты и благодарности Вселенной. Да, он умрет, но сегодня вечером он здесь и многое понял. Он не совсем уверен, но ему кажется, что он простил себя.

— Жоанна…

Он шепчет. Его голос едва ли громче треска огня. Он боится напугать ее. Она выглядит такой сосредоточенной над своим блокнотом. Даже не увидела, как он встал и прошел к своему рюкзаку.

— Жоанна.

Он произнес это громче. Она тихонько оборачивается.

— Да?

Пламя пляшет на ее лице, в волосах. От этого у нее слегка безумный вид.

— Я тоже начну свой дневник.

Она не спешит с ответом, смотрит на него, сидя по-турецки, с блокнотом на коленях. Тень улыбки мелькает на ее лице. Она другая без шляпы, прячущей ее в тени. Сейчас она более светлая.

— О… Хорошая новость.

Он откашливается. Ему слышится голос маленького мальчика, когда он открывает рот:

— Я не помню твою цитату… про путешествие… про то, как видеть себя новыми глазами.

— Ты хочешь написать ее в начале твоего дневника?

Она смотрит на него недоверчиво и тоже похожа на маленькую девочку.

— На обложке. Как заглавие.

Она кивает.

— Хорошая идея.

Она медленно встает и садится рядом с ним.

— Которую ты хочешь написать?

— Ты можешь мне их повторить… обе?

— Конечно.

Он уже не помнит, какая ему больше понравилась днем, но сегодня вечером, у костра, среди этих развалин, ему ближе вторая. Жоанна повторяет ее медленно, чтобы он смог записать целиком. Он старательно выводит красивые буквы.

Величайший путешественник тот, кто смог однажды обойти самого себя.

Он поднимает ручку, и Жоанна отходит.

— Спасибо.

Она снова садится поодаль. Теперь она больше не пишет. Поднимает лицо к небу и сидит молча. Что она делает, почему так долго смотрит в небо? Рассматривает звезды? Разговаривает с ними?

12 июля, 22 ч.

На тропе Мулов (пик Миди-де-Бигорр) у развалин каменной хижины.

Ночь ясная, небо звездное.

Я на первой странице этого дневника (идея Жоанны…). Меня не очень увлекает сам концепт, но я все же попытаюсь писать, хоть это и кажется мне девчачьей прихотью. Почему они так любят вести дневники?

Ладно,