– Что? Доверить ему портфель министра? Теперь это невозможно.

– Понимаю… Но ведь можно позднее… Поверьте, что он изворотлив, это человек действия. В лице Тере, д'Эгийона и Монеу у вас будет трехглавый Цербер; подумайте также о том, что кабинет министров, предложенный вами, просто смехотворен и долго не продержится.

– Ошибаетесь, графиня, месяца три он выстоит.

– Через три месяца я вам припомню ваше обещание.

– Хо-хо, графиня!

– Так и условимся. А теперь подумаем о сегодняшнем дне.

– Да у меня ничего нет.

– У вас есть рейтары. Д'Эгийон – офицер, в полном смысле слова – военный. Дайте ему рейтаров.

– Хорошо, пусть берет.

– Благодарю! – в радостном порыве воскликнула графиня. – Благодарю вас!

Д'Эгийон услышал, как она чмокнула Людовика в щеку.

– А теперь угостите меня ужином, графиня.

– Не могу, – отвечала она, – здесь ничего нет; вы меня совсем уморили своими разговорами о политике… Все мои слуги произносят речи, устраивают фейерверки, на кухне некому работать.

– В таком случае поедемте в Марли, я забираю вас с собой. – Это невозможно: у меня голова раскалывается.

– Что, мигрень?

– Ужасная!

– Тогда вам следует прилечь, графиня.

– Так я и сделаю, сир.

– Ну, прощайте!

– До свидания!

– Я похож на де Шуазеля: вы меня высылаете.

– Я вас провожаю до самой двери с почестями, с ласками, – игриво молвила графиня, легонько подталкивая короля к двери, и в конце концов выставила его за дверь, громко смеясь и оборачиваясь на каждой ступеньке.

Графиня держала в руке подсвечник, освещая лестницу сверху.

– Знаете что, графиня… – заговорил король, поднимаясь на одну ступеньку.

– Что, сир?

– Лишь бы бедный маршал из-за этого не умер.

– Из-за чего?

– Из-за того, что ему так и не достанется портфель.

– Какой вы злюка! – отвечала графиня, провожая короля последним взрывом хохота.

Его величество удалился в прекрасном расположении Духа, оттого что пошутил над герцогом, которого он в самом деле терпеть не мог.

Когда графиня Дю Барри вернулась в будуар, она увидала, что д'Эгийон стоит на коленях у двери, молитвенно сложив руки и устремив на нее страстный взгляд.

Она покраснела.

– Я провалилась, – проговорила она, – наш бедный маршал…

– Я все знаю, – отвечал он, – здесь все слышно… Благодарю вас, графиня, благодарю!

– Мне кажется, я была обязана сделать это для вас, – нежно улыбаясь, заметила она. – Встаньте, герцог, не то я решу, что вы не только умны, но и памятливы.

– Возможно, вы правы, графиня. Как вам сказал дядюшка, я ваш покорный слуга.

– А также и короля. Завтра вам следует предстать перед его величеством. Встаньте, прошу вас!

Она протянула ему руку, он благоговейно припал к ней губами.

Вероятно, графиню охватило сильное волнение, так как она не прибавила больше ни слова.

Д'Эгийон тоже молчал – он был смущен не меньше графини. Наконец Дю Барри подняла голову.

– Бедный маршал! – повторила она. – Надо дать ему знать о поражении.

Д'Эгийон воспринял ее слова, как желание его выпроводить, и поклонился.

– Графиня, – проговорил он, – я готов к нему съездить.

– Что вы, герцог! Всякую дурную новость следует сообщать как можно позже. Чем ехать к маршалу, лучше оставайтесь у меня отужинать.

На герцога пахнуло молодостью, в сердце его вновь вспыхнула любовь, кровь заиграла в жилах.

– Вы – не женщина, – молвил он, – вы…

–..ангел? – страстно прошептала ему на ухо графиня и увлекла за собой к столу.

В этот вечер д'Эгийон чувствовал себя, должно быть, вполне счастливым: он отобрал министерский портфель у дядюшки и съел за ужином то, что причиталось королю.

Как у всех придворных, у де Ришелье был один особняк в Версале, другой – в Париже, дом в Марли, еще один – в Люсьенн – словом, был угол везде, где мог жить или останавливаться король.

Приумножая свои владения, Людовик XV вынуждал всех особ знатного происхождения, вхожих к королю, быть богачами, чтобы иметь возможность жить вместе с королем на широкую ногу и исполнять все его прихоти.

Итак, во время высылки де Шуаэеля и де Праслена де Ришелье проживал в своем версальском особняке; он приказал отвезти себя туда, возвращаясь накануне из Люсьенн после представления своего племянника графине Дю Барри.

Ришелье видели вместе с графиней в лесу Марли; его видели в Версале после того, как министр впал в немилость; было известно о его тайной и продолжительной аудиенции в Люсьенн. Этого оказалось довольно для того, чтобы весь двор благодаря болтливости Жана Дю Барри счел необходимым засвидетельствовать свое почтение де Ришелье.

Старый маршал тоже собирался насладиться дифирамбами, лестью и ласками, которые каждый заинтересованный безрассудно рассыпал перед идолом дня.

Де Ришелье не ожидал, разумеется, удара, который готовила ему судьба. Однако он поднялся утром описываемого нами дня с твердым намерением заткнуть нос, чтобы не вдыхать аромата от воскурений, совсем как Улисс, заткнувший уши воском, чтобы не слышать пения сирен.

Окончательное решение должно было стать ему известно только на следующий день: король сам собирался огласить назначение нового кабинета министров.

Велико же было удивление маршала, когда он проснулся, вернее, был разбужен оглушительным стуком карет и узнал от камердинера, что весь двор вокруг особняка запружен каретами, так же как приемные и гостиные – их владельцами.

– Хо-хо! – воскликнул он. – Кажется, из-за меня много шуму.

– Еще очень рано, господин маршал, – проговорил камердинер, видя, с какой поспешностью герцог пытается снять ночной колпак.

– Отныне для меня не существует слова «рано» или «поздно», запомните это! – возразил он.

– Слушаюсь, ваша светлость.

– Что сказали посетителям?

– Что ваша светлость еще не вставали – И все?

– Все.

– Как глупо! Надо было прибавить, что я засиделся накануне допоздна или.. Где Рафте?

– Господин Рафте спит, – отвечал камердинер.

– Как спит? Пусть его разбудят, черт побери!

– Ну-ну! – воскликнул бодрый улыбающийся старик, появляясь на пороге. – Вот и Рафте! Зачем он понадобился?