Но когда она, сидя на скамейке в парке, стала проигрывать себе этот фильм в очередной раз, что-то пошло не так. Она не могла удержать перед собой изображение, словно пленка выскочила из проектора и в ее личном кинотеатре вдруг стали показывать совсем другое: существо с длинными медно-рыжими волосами, смуглой кожей и раздвинутыми ногами. Эта картинка перечеркивала весь уют, который приносил привычный фильм. Инес напрягала все силы своего немалого ума, пытаясь вытеснить ненужный образ из памяти, стискивала руками виски, усиленно моргала. Она не сразу поняла, что к ней в сознание вторгается нечто внешнее. Да, это была реальность. Медно-рыжая, смуглая шлюха, которую она не далее как сегодня утром видела в обнаженном виде на экране цифрового фотоаппарата своего мужа, теперь сидела напротив нее, беззаботно куря сигару.

Марисе не нравилось, как на нее смотрит женщина, сидящая на скамейке по другую сторону тенистой аллеи. В этой женщине была сосредоточенность безумия: не буйное помешательство, а более опасная разновидность сумасшествия — нечто слишком утонченно-шикарное, слишком погруженное в себя. Она встречала таких людей на открытиях выставок в галерее у мексиканца, и все они были на грани нервного срыва. Они наполняли воздух пронзительной болтовней, точно опасались, что реальный мир вот-вот прорвет воображаемую плотину, и думали, что их потребительские скороговорки, «великое ничто» их частной жизни, смогут удержать эту плотину от разрушения. В галерее она мирилась с их присутствием, ведь они могли купить ее работы, но ей совершенно не хотелось, чтобы здесь, на открытом воздухе, кто-то из этих cabras ricas[30]портил ей удовольствие от дорогой сигары.

— На что это ты уставилась? — спросила Мариса. — Ты мне курить мешаешь, понятно?

Веки Инес изумленно дрогнули: лишь через секунду-другую она сообразила, что эти слова обращены к ней. Потом в ее прокурорском организме произошел выброс адреналина. Конфронтация. Она — профессионал по этой части.

— Я смотрю на тебя, la puta con el puro, — ответила Инес. «Шлюха с сигарой».

Мариса наклонилась вперед, уперев локти в колени, всматриваясь в свою ярко накрашенную противницу. Она не стала долго раздумывать.

— Слушай, костлявая сучка, извини, что зашла на твой участок, но я не работаю, я просто наслаждаюсь сигарой.

Оскорбление словно ударило Инес в лицо, она побагровела от ярости. От прилива крови у нее потемнело в глазах и нарушилась связь между речью и мозгом.

— Я юрист, на хрен! — закричала она, и любопытные прохожие в парке начали останавливаться.

— Юристы — самые большие потаскухи, — заметила Мариса. — Значит, вот почему ты так намалевалась? Чтобы прикрыть сифилис?

Забыв о своих травмах, Инес вскочила на ноги. Но даже в ярости она ощутила, как колет у нее в боку, как пульсируют ее отбитые внутренности, и это удержало ее от настоящего физического нападения. Это, да еще силовое поле выпуклых мышц Марисы, да еще бесстрастная жестокость ее интонаций.

— Это ты — шлюха, — заявила она, указывая длинным тонким белым пальцем на смуглую глянцевитую кожу Марисы. — Это ты трахалась с моим мужем.

В глазах у Марисы мелькнуло изумление, и ободренная Инес приняла его за испуг.

— Сколько он тебе платит? — не унималась Инес. — Судя по твоему виду, вряд ли больше пятнадцати евро за ночь. Какое безобразие. Это даже ниже минимальной заработной платы. А может, он выдал тебе рыжий парик и покупает тебе сигары потолще, чтобы ты могла себя порадовать, когда его нет рядом?

Мариса мгновенно оправилась от осознания того, что это, оказывается, была та самая бледная, жалкая, тощая жена, к которой Эстебан терпеть не мог возвращаться. Она заметила и то, как Инес поморщилась, вскакивая, и догадалась о боли, которую та пыталась замаскировать этим клоунским гримом. Ей случалось видеть избитых женщин в бедных кварталах Гаваны, и она могла с сотни шагов разглядеть эту уязвимость, а еще она была достаточно безжалостной, чтобы тотчас же объявить о своем открытии этой женщине и всему остальному миру.

— Запомни, Инес, — произнесла она, — если он тебя бьет, так это потому, что перед этим он трахал меня всю ночь — настолько великолепно, что утром он просто не может видеть твое разочарованное личико.

От звука ее имени, вылетевшего изо рта этой мулатки, у Инес перехватило дыхание, и в горле у нее что-то щелкнуло. Раздавшиеся вслед за этим слова исполосовали ее, как куски стекла, которые бешено разлетаются после взрыва. Ее собственный гордый гнев исчез. Она ощутила стыд, словно ее прилюдно раздели догола и теперь все на нее смотрят.

Мариса видела, как она утрачивает желание сражаться, и с некоторым удовлетворением смотрела на ее поникшие плечи. Она не испытывала к ней жалости: живя в Америке, она переживала гораздо более сильные страдания. И потом, тонкая белая рука, которой Инес схватилась за бок, уже не в силах скрывать боль, навела Марису на мысль о других возможностях. Их свела сама судьба, и теперь будущее одной было в руках другой.

Севилья

6 июня 2006 года, вторник, 14.15

Группа рабочих собралась вокруг секции здания, где Фернандо обнаружил местонахождение своей жены по мелодии ее мобильного. Сам Фернандо сидел на корточках, прижав к темени сложенные ладони, словно в попытке увеличить силу тяжести, как будто новый накат трагедии мог унести его в небо подобно отвязавшемуся детскому воздушному шарику, наполненному гелием.

Над ними навис кран, со своим скрипящим, туго натянутым стальным тросом толщиной в руку. Рабочие на лестницах орудовали ручными бензопилами, резавшими бетон и сталь со звуком, пронизывавшим Фалькона сверху донизу. Были установлены гидравлические распорки и толстые строительные брусья, которые должны были развести обрушившиеся перекрытия, чтобы между ними можно было проделать туннель. Из его дыры с грохотом извергались куски бетона, тучи пыли и фонтаны искр: их выплевывали зубья пил, вонзаясь в сталь. Рабочие, все в защитных очках, серые, как призраки, продолжали продвигаться вперед, но вот невыносимые звуки прекратились, и они сообщили, что требуются новые домкраты и брусья. Солнце палило. Пот темными ручейками стекал по серым от пыли лицам рабочих. После установки домкратов и балок пилы вновь принялись за дело, и все находящиеся вокруг человеческие существа смогли оценить грубую силу их металлических зубов. Рабочие уже слезли с лестниц и стояли теперь на подбитых подушечками коленях, вглядываясь в мешанину линий — скелет здания, который сжимали челюсти стальных штырей, там и тут торчавших из раздробленного бетона.

Он знал, что ему надо уйти, что зрелище вывороченных внутренностей здания — не лучшая подготовка к предстоящему заданию, но Фалькона захватил драматизм происходящего, и он дал в себе подняться глубокому чувству гнева при виде этой трагедии. Лишь звонок Рамиреса вывел его из транса.

— К нам поступают сообщения о синем грузовом фургоне, который был припаркован перед зданием вчера утром, — сказал Рамирес. — Сведения о количестве людей в нем противоречивы. Кто-то говорит — двое, кто-то — трое, а кто-то — четверо. Они внесли ящики с инструментами, пластмассовую коробку с какими-то электрическими деталями, а на плечах они тащили листы изоляции, свернутые в рулоны. Никто не запомнил названия компании, написанного на фургоне, если оно вообще было.