– Да ладно, – сказал парень басом.

– Точно тебе говорю.

– Молодёжные? Или для стариков?

– Это уж как пойдёт, – усмехнулась Тонечка. – По всякому бывает.

– А про общагу? Это ты?

– Нет, не я.

– А про необитаемый остров?

– Тоже не я.

– А про пацана с Рублевки, который как бы в полиции служит, а на самом деле он богатый?

– И это не я, – призналась Тонечка, чувствуя, что Родион разочаровывается всё больше и больше.

– А что тогда ты?..

– Про курсантов я.

Родион просиял. Этот фильм они всем детдомом любили! Там жизнь была похожа на их собственную как две капли воды.

– Чесслово?

Тонечка кивнула на подъезжавшую машину:

– Чесслово. Садись, я прямо замёрзла, ужас!.. Когда весна придёт!

Они немного не доехали до Покровской, вышли возле большого магазина. Родион плёлся за Тонечкой, сунув руки в карманы безразмерной куртки, купленной только вчера. Он думал какими-то скачками – то про оставленную собаку, то про «курсантов», то про свои горести, то про воздушные шары и про то, как их нарисовать.

Тонечка оглянулась на него. Он шёл весь поникший, плечи сгорблены, волосы лезут в глаза, шапка натянута почти на уши, под глазом синяк, на скуле царапины.

– За что тебя били? – вдруг спросила она. – И вообще как ты ввязался в драку?..

Он дёрнул плечом.

– Ни за что. Просто так.

– Улицу не поделили?

Он промолчал.

– Ты бы рассказал, – посоветовала Тонечка. – Может, мы бы меры какие-нибудь приняли.

– Нечего мне рассказывать, и мер никаких не нужно.

…Она же не знает, что в следующий раз его… убьют. Точно убьют! И рассказать он ничего не может.

– Мне кажется, – продолжала Тонечка, открывая тяжёлую дверь в магазин, – ты мне должен.

– Чего это?!

– Я тебя спасла, – сказала она. – Между прочим, могла бы и убежать.

– Ну и убежала бы.

– Ну и лежал бы ты сейчас в морге, – заключила Тонечка безжалостно. – И похоронили бы тебя, как неопознанный труп!..

Тут ей позвонила Настя и, зевая, стала спрашивать, где они все – и мать, и дядя Саша, и мальчик Родион.

– Ты что, только встала? – спросила Тонечка подозрительно.

Оказалось, что ещё даже и не встала, потому что Данькины питерские друзья приехали в час ночи и все пошли есть в круглосуточную пельменную, а потом ещё гуляли, а потом ещё пили вино и слушали музыку в «доме притча».

– Какой ужас, – сказала Тонечка. – Какие-то ночные гульбища! А днём нельзя прогуливаться?

Днём совсем не то, да и друзья приехали ночью, что тут непонятного?! В общем, сейчас Данька вылезет из ванной, Настя немного полежит в горячей воде, и они придут в «Шератон» завтракать.

– Завтрак давно закончился, – проинформировала мать.

Ну и что, пусть у них будет поздний завтрак, они отлично позавтракают бульоном и белой рыбой со спаржей, а не омлетом и круассанами!

– Мы в книжном магазине, – сказала Тонечка. – Вскоре будем. Так, Родион, мне нужно купить Эренбурга.

– Это город такой?

– Это писатель такой, балда.

Продавец несколько озадачился и сообщил, что сейчас поищет «по компьютеру». Пока он искал, Тонечка подвела мальчишку к писчебумажному отделу.

– Что тебе нужно?

– Мне?! – удивился тот. – Мне ничего не нужно!.. Сейчас каникулы, я дополнительно решать ничего не буду!

– Да никто тебя не заставляет! Тебе разве не нужна бумага? Карандаши? Ты вроде рисовать хотел!

Родион посмотрел на неё. Она предлагает ему карандаши и бумагу?!

– Вон смотри, какие прекрасные альбомы! Только я в них ничего не понимаю. И рисовать совсем не умею. Тебе какой?

Он пожал плечами:

– Да любой…

– Иди и выбери.

Выбирать он… не умел. Он рисовал на бумаге для принтеров, который в детдоме было полно, а вот карандаши у него были роскошные, огромный подарочный набор, когда-то привёз спонсор или благотворитель, как его называла директриса.

Альбомы для рисования – один краше другого! – занимали несколько магазинных полок. Родион открывал то один, то другой, пытаясь сообразить, чем они отличаются друг от друга. От волнения ему стало жарко.

– Здесь написано – для акварелей, – подсказала Тонечка. – Вот тут просто для рисования. Так, а здесь что написано?..

Родион вытер пот со лба.

Ему хотелось забрать с полок все альбомы и немедленно начать в них рисовать.

– Ты рисуешь красками или карандашами?

– Карандашами, – ответил он. Краски в детдоме были только в младших группах, и считалось, что рисовать ими должны только малыши.

– Может, красками тоже попробуешь?

…Вот что она от него хочет, а? Чего добивается? Он не знает, он не может выбрать, он не привык, не умеет! Всю жизнь он пользуется только тем, что дадут взрослые – одеждой, посудой, тетрадками!

Кажется, Тонечка поняла его смятение:

– Мы возьмём вот этот, для акварелей, и вот этот, для карандаша. Подходит? Кисти и краски нам продавец сейчас посоветует, а карандашей, я считаю, мы должны взять самый большой набор.

Они взяли альбомы, и краски, и кисти – особенно Родиону понравилась самая тоненькая, продавец сказал «беличья». И самую большую коробку карандашей! Она открывалась, как конфетная, откидывалась тяжёлая крышка, на которой была картина Репина про запорожцев и письмо турецкому султану, карандаши лежали в три ряда, отточенные, свежие, нетронутые!..

Вот хорошо, что она догадалась купить ему карандашей и альбомов! Рисуя, он не скучал никогда и мог заниматься много часов подряд. Когда он был маленький, его за это хвалили – молодец, мальчик, сидит тихо и рисует, никому не мешает. Когда вырос, стали ругать – где ты там есть, уже обед заканчивается, беги скорей!

Первым делом он нарисует собаку, пока помнится её хрупкость и лёгкость и тонкость лап и ушей. Потом воздушные шары между рекой и небом. Потом девушку Настю.

Или сначала Настю, а уж потом воздушные шары…

Он прижимал к себе пакеты, физиономия у него сияла так, что в её сиянии потерялся, растворился синяк, и царапина на скуле, кажется, тоже куда-то делась.

Тонечка дождалась своего Эренбурга, пришла в восторг, что нашлись все три тома, и они пошли по Большой Покровской в сторону памятника Добролюбову, за которым был скверик и отель «Шератон».