– А-а…

– Правда, что ты ни с кем тут не общаешься?

– Да почти. А зачем? Ну их.

– Встретила на днях твою маму случайно. Хотела спросить, как ты… еще не думала, что возьму вот и приеду… Не решилась. Кажется, сильно они переживают.

– Хм… что им переживать? Живу сам по себе, их не напрягаю.

– Но ведь всю жизнь так нельзя, невозможно.

– Почему? Они вон, – Игорь кивнул на занавешенное одеялом окно, – всю жизнь здесь почти так же живут. И в большинстве не алкаши, работают, как могут.

– Они здесь родились. Это их мир.

– Ах! А мы ведь городские – нежненькие, интеллектуальные до предела!.. Извини… Просто мне здесь лучше, Марин, честное слово… – Рука его натолкнулась на лежащий рядом чемодан. – Слушай, давай я тебе почитаю. Может, станет понятней…

– У тебя язык заплетается. Лучше потом.

– Как хочешь.

В печке пощелкивало, воздух комнатки прогрелся, и было почти душно, попахивало смолянистым дымком.

– А ты-то замуж не собираешься? – спросил Игорь бесцветно.

– За кого?

– Ну, хоть за этого, за сына замдиректора?

– Ты же знаешь его имя, зачем так… А вообще-то – с ним не получилось.

– А так бы вышла?

– Да.

Игорь отметил, насколько это «да» было сказано твердо, сочувствующе вздохнул:

– Жалко тогда… – А продолжил уже с явной издевкой: – Вам ведь таким надо жить, и жить хорошо. Сыновья замдиректоров в подавляющем большинстве живут не хуже людей…

– Перестань! Лучше так, чем по-твоему. Прав твой сосед – ты-то вообще не живешь.

– Я как раз и живу, Марин. Хм… Прямо как в детском садике получается: «Я – лучше!» – «Нет, я!»

– Да, давай не будем об этом. Кстати, а удобства, которые на дворе, имеются?

– А? – Игорь не сразу сообразил. – А, это… За поленницей стоит, увидишь. Сегодня луна. – И не преминул похвалиться: – В прошлом году поставил, новый. Яма – два метра глубиной!

Гостья надела шапку и, сжавшись, будто ныряла в ледяную воду, толкнула дверь. Рванувшийся ей навстречу пар действительно напоминал что-то жидкое…

Игорь потянулся, зевнул широко, со стоном. Поднялся. Вынес в сенки бачок с капустой, тарелку с остатками скумбрии. Не зная, чем еще занять себя, снова пошуровал в печке кочергой, кое-как всунул туда полено.

– Ну и колоту-ун! – Вернулась Марина, радостная и румяная. – Бр-р! А небо какое, видел? Все в звездах. И снег так хрустит – совсем стекло!

– Да, в городе такого неба не увидишь, – тоже приподнято, гордовато отозвался Игорь.

– В городе окна, как звезды, и фонари… Мне, в принципе, окна и фонари больше нравятся. – Позвякивая штырьком умывальника, Марина вымыла руки. – Слушай, а чай у тебя имеется?

– Сейчас вскипячу. – Игорь поставил на чугунную плиту печки чайник, когда-то блестящий, а теперь покрытый жирным сажным налетом. – Чай у меня отличный. Купил тут десять пачек «Майского», теперь кайфую. Вот сахара, извини, нет. Варенье зато…

– Я не пью сладкий.

– Фигуру держишь?

– Да.

Опять твердое, открытое «да»…

– Чаёк, чаёк… Сейчас взбодримся. – Игорь прошелся по комнатке, помахал руками. – Сыт, пьян, случай неожиданный… Фуф, и эта еще борода дурацкая. Смешно я с ней выгляжу?

– Немножко. Впрочем, – Марина улыбнулась, – достаточно романтично.

– Хе! Я всегда этим отличался, вечно изображал из себя… Помнишь, ты меня называла каким-то… как его?

– Жюльен Сорель? Нет, теперь ты скорее под Аввакума работаешь.

– Не издевайся.

– Я и не издеваюсь. Мне тут книгу подарили недавно, «Пустозерская проза». Мы Аввакума по его «Житию» в основном знаем, а там и тексты его соратников, и вообще об их жизни в Пустозерске свидетельства.

– Угу.

– И, оказывается, они сидели в разных землянках. Ночью стражники их иногда выпускали, чтоб они поговорили. И их беседы о вере в основном заканчивались драками, так что разнимать приходилось. Аввакум соратникам, оказывается, всякие гадости делал, стрельцов натравливал…

– И что? Какая-то параллель со мной?

– Да нет, просто рассказываю.

– Так-так… – Игорь сел к столу, закурил. – Знаешь, если честно, в идиотское положение я попал. И ты права, и Женька, и этот… Юрий Васильевич. Но не могу я там… и здесь тоже почти что уже… Здесь все-таки легче, но все равно… Все меня раздражает. И пишу фуфло… Нет, интересно, пока пишу, а потом просмотришь – фуфло полнейшее. Раздражение, получается, выплесну, и на большее не способен. Правильно сосед говорил. Все так и есть. А туда вернуться – от одной мысли тошнит. – Он замолчал, глядя на широкие плахи пола с залепленными пластилином щелями; еле слышно зашумел чайник. – Что мне там делать?… То ли я придурок такой, то ли, действительно, мир сумасшедший.

– Но все ведь как-то живут.

– Я не все.

– Да, ты у нас особенный, прямо сил нет!

Игорь поднял глаза, наткнулся на готовое стать злым лицо Марины, ответил с вызовом:

– Особенный. У меня нет иммунитета, чтоб в вашем мире жить. Почему я радио даже не могу слушать? Включаю новости, а там голос ведущей. И такой бодрый, энергичный, дикция, и чешет про взрывы, про Чечню, про наводнения. Будто радостное сообщает что-то. Что, думаешь, это честно? Их надрессируют, а мы слушаем… И так в любой мелочи.

– Ладно, Игорь, давай не будем. Все равно ничего не докажем друг другу. Давай лучше спать.

– А чай?

– Расхотелось. Завтра вставать рано. Вот морса попью…

– Почему рано вставать?

– Домой поеду.

– Я понял, что ты вроде как побыть собиралась…

– А зачем? Посмотрела вот, что еще…

– Ну да… Как хочешь… – Игорь убрал чемодан с кровати, поставил на табуретку. – Белье, извини, несвежее, чистого нет. Жду потепления, тогда постираю, помоюсь.

– А можно не раздеваться? Так, пуховиком накроюсь.

– Как хочешь. Но лучше под одеяло. Оно верблюжье, а изба к утру выстывает… На сколько будильник завести? Автобус обычно без пятнадцати девять приходит.

– Тогда на восемь. Пока соберусь…

– Угу… Ну, устраивайся, я пойду пока выйду…

Он погасил большой свет, оставил только тусклую лампочку в прихожей. Надел шапку, толкнул дверь.

Морозный, колючий воздух обжег ноздри и грудь, тело моментом сделалось плотным, сжалось, плечи сами собой ссутулились… Осветив спичкой термометр, Игорь разглядел, что красный столбик опустился до тридцати восьми. Под утро, значит, будет за сорок. И небо все в ярких точках. Днем пасмурно, а ночи ясные…