новые очерки и памфлеты появлялись в печати, выходили отдельными изданиями, Маяковский был нарасхват, всюду — на любом поэтическом вечере, на многолюдных литературных дискуссиях он был желанным участником и уж во всяком случае желанным гостем.

«И со мной»… Но именно в это время в каких-либо иных любовных приключениях он не был замечен. Он тоже хотел пожить по-человечески — в любом понимании этого слова, — но сам вряд ли имел возможность заняться квартирным вопросом при той странности и нестабильности отношений, которые продолжали существовать между ним и Лилей. Ее дневная свобода, которая — это с очевидностью вытекает из письма — должна была сохраниться за ней и при создании какого-то своего, общего с Лилей, и только с Лилей, дома, никак не могла побудить его бросить все дела и отдаться строительству семейного «гнезда».

О том, что представляло собой тогдашнее его гнездо, рассказал посетивший в Водопьяном Маяковского и Бриков итальянский журналист Энрико Каваккиоли, корреспондент газеты «Мессаджеро»: «В комнате, довольно просторной, вокруг большого стола — десять деревянных стульев. <…> Никакой другой мебели, кроме традиционной кафельной печи. <В кабинете> мебель старого стиля. Куча книг. Огромный склад. Разбросанные здесь и там, нагроможденные на полу, расставленные в шкафах с перевернутыми корешками, хранящиеся в старых холщевых мешках, словно картошка. <…> Казалось, прошел разрушительный град по мебели, по полкам, по диванам, заваленным бумагами, по запыленным стульям, по кубистским картинам, развешанным по стенам, как связки луковиц». Здесь Маяковский жил, здесь проходили заседания ЛЕФа, здесь ссорились и мирились, дружили и занимались любовью…

Между тем над Краснощековым стали сгущаться тучи. Посты, которые он занимал, неизбежно обрекали его на участие в таких операциях, которые при желании легко могли быть использованы для любых, компрометирующих его, обвинений. Он ворочал огромными деньгами — рано или поздно это всегда дает повод для более или менее правдоподобных подозрений в махинациях и злоупотреблениях.

Эта опасность стала подстерегать его еще больше после того, как он оказался — в дополнение ко всему остальному — еще и генеральным представителем Русско-американской индустриальной корпорации (РАИК), будто бы независимой от советского государства «частной» компании, осваивавшей пока еще никем не захваченный советский рынок. Оставшаяся в Соединенных Штатах жена Краснощекова получала от этой компании его жалованье (200 долларов в месяц), ему тоже что-то перепадало в советской России — и на мелкие расходы, и по-крупному. Сколько-то тысяч долларов он просто растратил, сколько-то его же Промбанк дал в виде кредита РАИКу, то есть компании, генеральным представителем которой в Советском Союзе опять-таки он и являлся.

Насколько все эти обвинения соответствовали действительности, сейчас сказать трудно, но — тогда, по крайней мере, — выглядели они вполне убедительно, тем более что параллельно, с помощью того же Промбанка, возникла и процветала еще одна компания («Американско-русский конструктор»), возглавлял которую родной брат Александра Краснощекова Яков. До какого-то времени все эти факты и разоблачительные выводы финансовой ревизии скрывались от публики, поскольку в центре скандальных афер оказался очень крупный представитель советской верхушки, своим должностным положением бросавший тень на всю партийную элиту и вообще на весь советский режим.

Однако, кроме потайных операций, в достоверности которых можно было и сомневаться, значительная часть жизни обоих братьев шла на виду у всех. Слухи, один другого сенсационнее, ползли по Москве и Петрограду. О том, например, что при своих поездках в Петроград Александр Краснощеков, его брат и их «помощники» занимали несколько апартаментов в лучшей гостинице города «Европейская», где вечерами шла пьяная гульба с участием ансамблей цыган. Ночью кутилы перемещались в квартиры своих развлекателей, куда уже заранее были доставлены вина и всякая гастрономия — за счет, разумеется, банка. За усладу гостей песнями и плясками темпераментные цыганки получали золотые украшения и огромные пачки червонцев.

Вскоре в обвинительное заключение по делу братьев Краснощековых войдет и такая фраза: они «заказывали своим женам каракулевые и хорьковые шубы…». Юридическая жена Александра Краснощекова жила в Америке и, кроме двухсот долларов в месяц, ничего другого от него не получала. На роль жены в этом контексте могла претендовать только Лиля. Но имя ее — черным по белому — в судебных документах ни разу не упоминается. Компетентные органы щадили Лилю уже тогда.

В самый разгар финансовых ревизий деятельности Краснощекова, всевозможных экспертиз и вызовов его на допросы в качестве «свидетеля», Брики и Маяковский, заблаговременно озаботившись получением виз, приняли решение не вносить никаких перемен в согласованные ими планы на лето. 3 июля 1923 года они отбыли из Москвы, воспользовавшись редчайшим тогда видом транспорта: рейсовый самолет компании «Деру-люфт» доставил их с Ходынского поля в Москве прямиком в Кенигсберг, откуда они проследовали в Берлин и, не задерживаясь, отбыли на курорт Бад-Флинсберг, вблизи Геттингена. В безмятежную и размеренную курортную жизнь на водах приятное разнообразие внес приезд из Праги Романа Якобсона, который зримо убедился в том, что никакой надобности бежать от большевиков по фиктивному брачному свидетельству у Лили действительно не было.

Судя по тому, как Брики и Маяковский передвигались в европейском пространстве, никакой несвободы они и в самом деле не ощущали.

Три недели полуотдыха, полулечения имели еще более счастливое продолжение в течение всего августа, который Брики и Маяковский провели на острове Нордернее — популярном балтийской курорте на границе Германии и Голландии. К ним присоединился не только Виктор Шкловский, но и — что гораздо важнее — Эльза и даже Білена Юльевна, сменившая гнев на милость и решившая, ничуть не изменяя своих взглядов на семью и брак, принять жизнь такой, какая она есть. Присутствие Осипа придавало московской компании хотя бы внешнюю благопристойность, оберегая Лилину маму от душевного дискомфорта.

Погода была превосходной, море теплым, песчаный пляж идеальным, дюны исключительно живописными. Давно уже все, кто собрался тогда на острове, не испытывали такой безмятежности и такого блаженства.

Кроме обрывочных газетных сообщений, доходивших до курортников из Москвы крайне нерегулярно, никаких известий о ходе следствия, начатого против Краснощекова, Лиля не имела. Даже оказавшись в Берлине уже в начале сентября и имея возможность читать как советские, так и эмигрантские газеты, уделявшие скандалу «в большевистском логове» немало места, Лиля в Москву не поспешила. 15 сентября туда поездом, с пересадкой в Риге, уехал Маяковский, 18-го он был уже в Москве. Лиля и Осип остались в Берлине.

19 сентября арестовали Краснощекова, но Маяковский, отправляя Лиле письмо уже после этого события, которое не могло оставить его безучастным, не счел нужным уделить ему даже одного слова. «Дорогой мой и сладкий Лиленочек! — писал он. — Ужасно без тебя заскучал!!!! Приезжай