я оставила машину. Крути свои педали туда, двигайся в ритме вальса, я догоню, как закончу здесь.

Вновь молча соглашаюсь и выдвигаюсь в назначенное место. Каждый шаг дается с трудом… Представляю себя годовалым ребенком, что с трудом держит баланс и кое-как переставляет пухлые ножки.

– Если бы я сейчас увидел здесь такого карапуза… – первый голос.

– Решил бы не идти ему навстречу… – второй голос.

– А лучше развернуться и уйти прочь… – третий голос.

– И больше никогда сюда не возвращаться, – четвертый голос.

– А что, если младенец погонится?! – дичайше смеясь, задается вопросом пятый голос, и по спине проползает холодная змея.

Через полчаса преодолев пятиминутную дистанцию, усаживаю свои кости, свои складки, свои кости и органы на пассажирское сиденье. Обычная девичья машинка. От мягкой игрушки на заднем стекле до мягкой прокладки на руле.

– А, с другой стороны, все очень даже неплохо, – первый голос.

– Ну да… Черная маленькая машинка для мисс в белом, – второй голос.

– Она и сама, знаете, как зебра, – третий голос.

– Полосатая, как и жизнь… – жестко стебясь, говорит четвертый голос, подхватывая общую волну.

– Заткнитесь! – внезапно появляется пятый. – Спасибо сказали бы ей! Она, только подумайте, как ангел-хранитель, который во второй раз вытаскивает нас из болота полного дерьма.

Пока бешеная моя и самая молодая прошлая жизнь отчитывает другие по полной программе, я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. Желудок начинает громко урчать.

– Голод?! Не уж-то голод?! – думаю я. – Сейчас я бы согласился даже на те бургеры, что приносил сыночек проповедника. А они были не такими питательными, как те помои, которыми я питался последнее время…

Проваливаюсь в липкий тяжелый сон. Мелькают моменты моих прошлых жизней. Иногда всплывает лицо усатого мужчины, который разговаривает со мной, который внимательно слушает, который думает о каждом сказанном мною слове… Вижу, как мы стоим на краю одной из могил покинутого мною кладбища. Мы бросаем горстки холодной земли. А до этого я плыл сквозь формирование каждой из моих жизней с первой до пятой… Потом эти похороны… Все это было со мной, все это мое, все это я.

Сквозь этот сон я помню, как хлопает дверь автомобиля. Она смотрит на меня. Громко ругается. Потом мы куда-то едем… Сквозь сон я помню, как она помогает мне выбраться из салона… Появляется еще одна личность. Мы знакомы, но сквозь этот смазанный сон в реальности я не могу разобрать, кто это. Я словно сильно пьян, фокус на реальном мире не задерживается больше, чем на секунду… Они помогают мне куда-то зайти, а потом наступает глубокая тишина и полная темнота.

А потом, не открыв глаза, не успев открыть глаза, заранее, начинаю проклинать весь мир и этот дрянной город, наполненный гнилью, желчью, пороком, продажными политиками, снами девушек и девушками-снами, мертвыми душами, душами живых мертвецов и пока что живыми, но уже мертвецами, щупальцами спрута, наполненного песенкой того чертенка.

Тело ломит, голова болит, желудок пуст и, кажется, прилип к позвоночнику. Так паршиво мне не было уже много лет. Сквозь веки не проникает, не ломится ужасный электрический свет, не пытается пробраться солнечный свет. Темно. Тепло… Я не в лачуге, не в гробу… Я где-то…

Открываю глаза.

Вместе с этим я понимаю, что меня напрягает одно не совсем понятное ощущение. Оно расположено в районе вены, и туда ползет моя свободная от этого рука. Под кожей игла. От нее отходит длинная трубка и поднимается вверх.

– Капельница.

Через миг слышу какие-то движения. Приподнимаю голову, чтобы осмотреться. Ко мне приближается черный силуэт. Он потирает лицо руками, стараясь избавиться от сна, в котором тот пребывал несколько мгновений назад.

– Да… – тянет знакомый мне голос. – Вот это тебя колбасит. Даже не могла бы подумать о том, что в итоге ты будешь валяться на моем диване в состоянии, граничащем со смертью.

– Кто ты?

– Прикольно! – оскорбленно выпаливает она. – Вместо «Спасибо!» услышать «Кто ты?», Ты совсем берега перепутал местами?

– Не, серьезно…

– А я тоже не шучу, – сказала она и насупилась.

Я это понял, почувствовал сквозь темноту, но не увидел. Ее личность по-прежнему оставалась для меня инкогнито.

– Значит, когда тебя сюда притащила Мила, я, вся такая добросердечная, должна была пустить тебя сюда, хотя она все время держала меня в курсе событий, с самого начала вашего плана.

«Меня предали, – мелькает в мыслях и остается там же. – Она обещала никого не просвещать, никому не открывать…»

– Выдергивай иглу, – первый голос.

– У тебя хватит сил, чтобы перебороть эту девку, – второй.

– Потом приставь острие к сонной артерии, – третий.

– Давай! Тебя предали! Это ловушка, чтобы растоптать и сжечь в печи крематория твою надежду! Они заодно с головой спрута, заодно с его щупальцами! Они тоже его щупальца! – четвертый истерит у меня в голове.

– Заткнитесь! – злобно рычит темная материя. – Я знаю эту девушку. Она неопасна.

– Что?! – в один голос возникают все мои прошлые жизни, кроме смеющейся пятой.

– Да-да-да! Этот голос… – начинает говорить пятый и вновь заливается смехом. – Как же я раньше не понял!

– Кто она?! – встревожено вопрошает четверка.

– «Посадочная полоса»… – на выдохе произносит темная материя, и в эту же секунду тьма в комнате, она словно немного отступает, появляются блики, которые полутонами белых и серых очерчивают лицо девушки.

– Так это ты… – выдавливаю из себя.

– Так-то лучше, – отвечает девушка, и я вижу, как ленты губ растягиваются в улыбке. – Как ты? –Как я вижу, дерьмово.

– Что это? – указываю на иглу.

– Это Мила. Она поставила тебе капельницу из физраствора и чего-то там еще. Это чтобы ты немного пришел в себя. Тебе бы еще поесть, и вообще будешь как новенький!

– Где она?

– Как где? На службе своей клятве.

– Где?

– На смене, в больнице. Ты проспал два дня, и от тебя воняет. Она придет через час-полтора и освободит тебя от всего от этого, –она махнула рукой в сторону капельницы.– Потом ты пойдешь привести себя в порядок, а после мы подкинем тебе в топку жратвы…

– Почему ты так добра ко мне?

– Зуб за зуб, если так можно сказать, –говорит она, и я вспоминаю ту ночь и переулок с теми ублюдками.

– Спасибо…

– В расчете, – говорит она, а затем уходит в соседнюю комнату.

Там включает свет, и он тонкой линией проникает в помещение со мной сквозь щель между приоткрытой дверью и рамой. Она начинает возиться, иногда ругается матом, иногда чем-то стучит, и так длится минут пятнадцать, а потом я начинаю улавливать запах готовящейся еды. Нет ни треска, ни шипения, и это