Чтобы рассмотреть ее получше, пришлось замедлить шаг. «Собака» двигалась мягко и плавно, без малейшей неловкости, вполне натурально сгибая и разгибая лапы. Глаза ей заменяли маленькие круглые лампочки. Их пристальный взгляд и гипнотизировал, и тревожил.

– Это антропоморфизм, – пожурила себя Мойра.

Интересно, почему ей придали вид свирепого зверя с длинной мордой? Фантазия разработчиков? Или, к примеру, она должна пугать тех, кто проявит излишнее любопытство? Если это так, то своей цели они добились. Потому что от самого вида механического животного по коже побежали мурашки.

Мойра уже подходила к выходу, когда сердце вдруг подпрыгнуло в груди. Ее новый телефон «Мин»… она забыла его в кабине DEUS’а… Вот чтоб тебя!.. Мойра взглянула на часы: 21.56. Черт возьми! До автобуса оставалось четыре минуты!

Ее разрывали два противоположных стремления, оба одинаково сильные. А внизу светились глаза «Бешеной собаки», которая, казалось, ждала, чем кончится ее внутренний поединок с собой.

Кончилось тем, что Мойра повернула обратно и бегом ринулась в Отдел искусственного интеллекта. Внезапно налетевший ветер трепал ветки деревьев, и на нее сыпались капли воды. Она посмотрела на «Бешеную собаку», которая тоже повернула назад в лунном свете. Она явно была приставлена к Мойре…

Эта перспектива представилась девушке ничуть не менее радужной, чем кусок стекла, впившийся в пятку, и ее всю передернуло. Интересно, «собака» подаст сигнал тревоги, если она все-таки нарушит распорядок?

Когда Мойра прошла сквозь холл в коридор, там было темно и пусто. Редкие дежурные лампы, закрепленные на уровне пола, только создавали видимость света, и в этот час коридор напоминал негостеприимный туннель. Шерлок, должно быть, завалился спать, потому что никак себя не проявлял. А может, его выключили, поскольку в отделе уже никого не было. В глубине зала виднелся синий отсвет.

Когда она подошла ближе, из зала до нее донеслись голоса.

– Не думаю… – сказал голос Лестера.

Ему кто-то ответил, но слишком тихо, чтобы она могла различить слова или определить, кто говорит.

– А что тебя заставляет так думать? – настаивал Лестер. – Мне она показалась чистой.

Мойра замедлила шаг и взглянула на часы: 21.58. «Поворачивай оглобли, дорогуша», – пискнул где-то внутри тоненький голосок. Вот уж кто умеет найти нужный момент, чтобы встрять. «Тебе здесь находиться не велено». Но она все равно пошла дальше.

– Она явно что-то скрывает, – ответил женский голос, который Мойра сразу узнала и от которого моментально упала температура тела и еще больше замедлился шаг.

Регина Лим.

– Что же тебя все-таки заставляет так думать? – дрожащим голосом маленького мальчика произнес Лестер.

– Это моя профессия, угадывать такие вещи, – сухо отрезала Регина. – Вопрос в том, насколько это опасно… опасно для нас…

– Ты хочешь сказать, что она может работать на конкурентов?

Наступила тишина. Мойра напрягла слух.

– Да, а может, и еще что похуже.

Девушку охватила смутная тоска. Они что, говорят о ней? Ясное дело, что о ней… О ком же еще?

– И как считаешь, что нам делать?

– Не спускать с нее глаз.

Мойра застыла на месте. Теперь она различала их силуэты в синеватом свете. Сердце билось где-то в горле и, казалось, вот-вот выскочит изо рта. Тяжелую, медленную пульсацию она ощущала и в шее. Словно кто-то погрузил ей в горло кулак и судорожно его сжимает и разжимает.

Она ждала продолжения, вслушиваясь настолько внимательно, насколько ей позволяли громкие удары сердца.

– И это всё? – спросил Лестер.

– Там будет видно.

– Мойра здесь…

Голос Шерлока!

У нее было такое впечатление, что ей дали кулаком по физиономии, и она увидела, как к ней обернулись две пары глаз. Мойра подошла.

– Я забыла свой телефон, – объяснила она, и голос ее прозвучал неубедительно и виновато.

В 5.30 утра следующего дня, то есть вторника, Мойру разбудил браслет «Мин», и она с трудом поднялась. У нее болели ноги, натруженные после вчерашнего долгого хождения по улицам. В понедельник, встав пораньше, чтобы не попасть в длинные очереди туристов, которые обычно формировались на несколько часов позже, она села на фуникулер у подножия Пика и любовалась городом с обзорной террасы, расположенной на крыше торгового центра как раз напротив вершины. Вид отсюда открывался сказочный. Небоскребы Центрального района теснились друг напротив друга у подножия горы, как трубы органа, отражаясь в серой воде пролива. А на другом берегу взбегали к пику Цимь-Ша-Цюй небоскребы Коулуна. Словно две армии пехотинцев сошлись лицом к лицу, готовые схватиться врукопашную.

Спустившись вниз, Мойра угодила в гущу демонстрантов, которые свистели, выкрикивали какие-то лозунги, совершенно заблокировав все улицы Центрального района. Было 1 июля, этот день считался в Гонконге праздником. Видимо, даже через двадцать лет после «переуступки» Гонконга Китаю находилось немало людей, для кого «переуступки» как бы и не было. Мойра доехала до Коулуна на метро и пошла по Натан-роуд, королевской дороге, которая сумасбродно разрезает город с юга на север до Звездной авеню, закрытой по причине дорожных работ до самого Мон-Кока. А потом вошла в Чункин, этот лабиринт галерей, магазинов, киосков с национальными блюдами пакистанской, африканской и тайской кухни, палаток, где торговали чем попало, универсальных магазинов… Рядом с парикмахерскими салонами соседствовали дешевые забегаловки, бистро и сотни заведений, где можно было дешево снять номер, зачастую самый грязный в городе и со скверной и опасной репутацией, зато упомянутый во всех путеводителях, книгах и фильмах, где действие происходит в Гонконге.

Мойра прошла через Коулун-парк, где на траве возле мечети расположились женщины с завешенными лицами. Кто лежал, кто сидел, кто устраивал пикник на покрывале, кто красил ногти. Она спросила у кого-то из прохожих, кто эти женщины. Оказалось, филиппинки. По воскресеньям и праздничным дням они собирались в городских садах и парках. Мойра знала, что в Гонконге живут 250 000 филиппинцев, и большинство филиппинских женщин были домработницами. И не секрет, что далеко не со всеми хорошо обращались. Невдалеке разместилась еще одна группа женщин, на этот раз местных. На них были кимоно, и они слаженно проделывали движения не то карате, не то кун-фу, не то еще какого-нибудь единоборства: Мойра в этом не разбиралась.

Между Джорданом и Мон-Коком, по мере того, как она уходила дальше на север, все выше становились небоскребы и все больше бросалось в глаза, насколько они обветшали. Нелепо громоздились облупленные фасады, покрытые темными потеками; тысячи кондиционеров облепили их, как шампиньоны. Леса из бамбука[36] зачастую крепились над улицей на уровне двадцатого этажа. Небо было далеко наверху, и кругом один асфальт и тысячи снующих автомобилей и пешеходов… Жара стояла невыносимая, и всякий раз, когда Мойра заходила в какой-нибудь торговый центр, она наталкивалась на зеркальную стену. Хаос, анархия, шум, нищета. Таким был Мон-Кок: город будущего, город-тюрьма, город-спальня, город-мираж, город-ад. Постепенно теряющий силы, дряхлеющий промышленный город-спрут. Такие города показывают в научно-фантастических фильмах как последнее проявление неупорядоченного «дикого» капитализма. Мойра почувствовала, что задыхается, словно ее засунули вниз головой в термитник.