Дэвид Хьюбел с большим интересом отнесся к истории Сью и даже вступил в переписку с нами. Он особо подчеркнул, что пока что мало что известно о клеточных основах стереоскопии. Мы не знаем, имеются ли у животных бинокулярные клетки, отвечающие за детектирование различий в изображениях (сам Хьюбел считает, что имеются). Врожденное ли это качество или приобретенное? Мы не знаем также, что происходит с бинокулярными клетками, если косоглазие препятствует их развитию в раннем возрасте. Что еще важнее, не знаем, способны ли эти клетки восстанавливаться, если люди позднее обретают способность к бинокулярному совмещению изображений на сетчатках. Относительно Сью он писал: «Мне кажется, что у нее [восстановление стереоскопического зрения] произошло слишком быстро для восстановления нервных связей, и я скорее склонен думать, что аппарат стереоскопического зрения у нее был интактен и готов к работе и только ждал, когда произойдет совмещение изображений». Хотя, писал Хьюбел, «это всего лишь мое предположение».

Из опыта Сью вытекает, что взрослый мозг обладает достаточной пластичностью бинокулярных клеток и контуров, если некоторые из них уцелели в критический период и способны заново активироваться в более позднем возрасте. В таких случаях, несмотря на то что человек обладал малой способностью к стереоскопическому зрению или не обладал ею вовсе, потенциал присутствует и может реализоваться, если будет восстановлена согласованность движений глазных яблок. Весьма вероятно, что именно это произошло со Сью после пятидесятилетнего латентного периода.

Сама Сью, хотя изначально и думала, что ее случай уникален, нашла позднее в Интернете сообщения о других людях с косоглазием и сходными проблемами, у которых стереоскопическое зрение неожиданно восстанавливалось в результате визуальной терапии. Опыт этих людей, так же как и опыт Сью, учит, что если у человека остаются хотя бы минимальные функционально сохранные островки в зрительной коре, у него имеется неплохой шанс их активировать и расширить, несмотря на длительный перерыв.

Какова бы ни была неврологическая основа преображения зрительного мира Сью, оно подарило ей новое, дополнительное переживание, значимость которого мы, обладавшие бинокулярным зрением от рождения, едва ли способны оценить по достоинству. Для Сью стереоскопия до сих пор остается своего рода откровением. «Спустя почти три года, – писала она, – мое новое зрение продолжает удивлять и восхищать меня. Однажды зимой я бежала из аудитории в кафетерий, чтобы наскоро перекусить. Я сделала несколько шагов по улице и остановилась как вкопанная. Вокруг меня большими мокрыми хлопьями медленно падал снег. Я видела пространство между снежинками, а они все вместе кружились в красивейшем трехмерном танце. Раньше снег падал в одной плоскости, расположенной у меня прямо перед носом, и я смотрела на снегопад как бы со стороны, теперь же я находилась внутри его, среди снежинок. Забыв про обед, я несколько минут наблюдала, как падает снег. Зрелище это вызывало у меня чувство необыкновенной радости. Снегопад может быть очень красивым – в особенности если видишь его впервые».

Уже семь лет прошло после восстановления бинокулярного зрения у Сью, но она продолжает восхищаться своим все еще «новым» ощущением, сделавшим ее мир несравненно более богатым и насыщенным. Со времени ее последнего письма ко мне в 2004 году она не переставала думать о своем опыте и общаться со многими людьми, оказавшимися в похожей ситуации, а также консультироваться со специалистами. В 2009 году она опубликовала интересную и содержательную автобиографическую книгу: «Фиксируя взгляд: путь ученого к зрению в трех измерениях».

Дневник

17 декабря 2005 года, в субботу, я, как обычно, поплавал в бассейне, а потом решил пойти в кино. В зал я вошел рано и занял место в заднем ряду. Не было никакого предчувствия чего-то необычного, пока не пошли на экране анонсы. Я сразу заметил какое-то дрожание, нестабильность зрения слева. Сначала я подумал, что начинается приступ мигрени, но потом до меня дошло, что если зрение нарушилось только в одном глазу, то и причина нарушения тоже в нем, а не в зрительной коре, как это бывает при мигрени.

Когда анонсы закончились и экран погас, пятно, мерцавшее в левом поле зрения, стало белым, как раскаленный уголь, а по краям его появился радужный ободок из смеси бирюзового, оранжевого и зеленого цветов. Я встревожился. Что это: кровоизлияние в сетчатку, закупорка центральной артерии сетчатки, отслоение сетчатки? Потом я обнаружил слепое пятно внутри сияющей области – посмотрев правым глазом влево, где горел ряд огоньков, указывающих выходы из зала, я увидел, что вместо них зияет пустота.

Я почувствовал, что впадаю в панику. Продолжит ли слепое пятно расширяться до тех пор, пока я полностью не ослепну на правый глаз? Надо ли срочно уйти из кинотеатра? Стоит ли обратиться в «скорую помощь»? Может, позвонить другу-офтальмологу Бобу? Или остаться на месте и ждать, когда вся эта неприятность сама собой рассосется? Фильм начался, но мне было не до него – я был занят тем, что каждые несколько секунд проверял свое зрение.

Наконец через двадцать минут я не выдержал и пулей вылетел из зала. Может быть, все встанет на место, когда я выйду на дневной свет. Но на место ничего не встало. Свечение стало немного тусклее, но стоило мне закрыть левый глаз, как в левой половине поля зрения правого глаза появлялось слепое пятно, формой напоминавшее пирог. Я бегом бросился домой и позвонил Бобу. Он задал несколько вопросов, предложил несколько простых тестов и велел мне немедленно обратиться к офтальмологу.

Два часа спустя я уже сидел в кабинете офтальмолога. Я рассказал ему свою печальную историю и указал, в каком квадранте у меня пропало зрение. Офтальмолог выслушал меня, сохраняя полное хладнокровие, проверил поля зрения, потом взял офтальмоскоп и принялся рассматривать глазное дно. После чего, отложив инструмент, он откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня, как мне показалось, совсем по-другому. До этого он вел себя раскованно и несколько небрежно – мы не были друзьями, но были коллегами. Теперь же я попал в другую категорию – из врачей в больные. Он заговорил, осторожно подбирая слова. Говорил он серьезно и озабоченно. «Я вижу пигментацию, – сказал он, – что-то за сетчаткой. Либо это гематома, либо опухоль. Если это опухоль, то она либо доброкачественная, либо злокачественная». Он тяжело вздохнул. «Давайте рассмотрим наихудший сценарий», – продолжил он. Я не могу сейчас точно вспомнить, что он говорил дальше, так как в моей голове зазвучал внутренний голос, заглушивший все остальные звуки: «РАК, РАК, РАК…» Из всего сказанного им я понял, что офтальмолог договорится, чтобы меня осмотрел доктор Дэвид Абрамсон, большой специалист по глазным опухолям.

Вернувшись домой в тот вечер и снова проверяя правый глаз, я был ошеломлен, увидев, что горизонтальные перекладины решетки кондиционера кажутся мне искривленными и сливаются друг с другом, а вертикальные странно расходятся в стороны. Я уже не помню, как я провел эти выходные дни. Помню, что вел себя очень беспокойно, выходил на длительные прогулки, а вернувшись домой, ходил по комнатам взад и вперед. Особенно плохо становилось ночью, мне приходилось заглушать беспокойство снотворными таблетками.