Так что я вытащил морду лица Семена Сергеевича из сомовьего пая с корицей, и он начал рассказ.

– Я московский интеллигент в пятом поколении. По слухам, мой прапрадед подрабатывал спичрайтером у Федора Михайловича. Расставлял знаки препинания в знаменитой пушкинской речи. А так служил у Каткова в должности больной совести. Когда хозяин чересчур забалтывался в своих охранительных тенденциях, прапрадед за рюмкой водки пенял ему за это. Чем приводил в страшное смущение. В этом страшном смущении тот начинал проявлять либерально-консервативные замашки в арендованной им газете «Московские ведомости», в результате чего его периодически клеймили позором то либеральные, то консервативные круги. В зависимости от направленности замашек. А между тем это было явным проявлением нарождающегося плюрализма, давшего в России мощные всходы....

Семен Сергеевич сделал паузу, во время которой мы освежили беседу глотком-другим виски. После третьего Семен Сергеевич осведомился у нас, о чем он говорил и где находится.

– Вы, Семен Сергеевич, – благостно отвечал отец Евлампий, – сидите за столом в доме...

– Понял где, – прервал его Семен Сергеевич, коего вполне удовлетворило местонахождение за столом. Где находился сам стол, его, по всей видимости, не интересовало. – А говорили о чем?

– О плюрализме.

– О! – воскликнул Семен Сергеевич. – Это когда вверху газетной полосы печатается прослушка из VIP-сауны, а внизу – реклама досуга с девчонками без комплексов. Это когда девчонки, – глаз у интеллигента в пятом поколении загорелся, – дела...

– Не надо! – сказали мы с отцом Евлампием.

– Прадед был помощником присяжного поверенного, ходатаем по гражданским делам.

– Адвокатом то есть, – пояснил я отцу Евлампию.

– А при советской власти не чурался и уголовщины. Дед – прокурором.

– Ни фига себе семейка! – воскликнул я.

Отцу Евлампию эта контрпреемственность тоже показалась забавной. Он даже собрался предположить, что произошло бы, если бы прадедушка с дедушкой встретились в одном процессе, но Сергей Семенович его опередил:

– Это произошло в 1962 году. На камвольном комбинате вскрыли хищение миткаля.

– Что такое «камвольный комбинат» и что такое «миткаль»? – спросили мы с отцом Евлампием.

– Камвольный комбинат – это комбинат, на котором производят миткаль. А миткаль – продукция, которую производят на камвольном комбинате. И судили главбуха комбината. Которым являлся мой отец, внук адвоката и сын прокурора.

– Ни фига себе! – воскликнули мы с отцом Евлампием. – Такого не может быть!

– Конечно, не может быть, – согласился Семен Сергеевич, – но есть. Точнее, было. Дело в том, что прокурор не знал, что он является сыном адвоката.

– Ни фига себе! – опять воскликнули мы с отцом Евлампием. (Не удивляйтесь, что мы все время с отцом Евлампийом восклицаем вдвоем. Просто, кроме нас, за столом, больше никого не было. Только Семен Сергеевич. А ему чего восклицать? Вот мы и восклицаем вдвоем.)

– Мало того, – продолжил Семен Сергеевич, – прокурор не знал, что, помимо сына адвоката, он еще и отец обвиняемого, и, конечно же, мой дед. Так как ко времени процесса я уже успел народиться. Но поскольку я в процессе не участвовал, то в хищениях миткаля с камвольного комбината участия не принимал по причине малолетства...

– Позвольте, Семен Сергеевич, вас прервать, – по возможности вежливо сказал отец Евлампий. – Каким образом ваш прадедушка-адвокат не знал, что является отцом вашего дедушки-прокурора, а ваш дедушка-прокурор не знал, что он отец обвиняемого, вашего отца – расхитителя миткаля главбуха камвольного комбината по производству миткаля.

– Да! – горячо поддержал я отца Евлампия в его исканиях.

Семен Сергеевич обхватил голову руками, так что губы непроизвольно оказались на уровне бокала с виски. И тут уж, никто не виноват, волейневолей пришлось ему виски выпить. Эта акция придала ему дополнительных сил, и он, отпустив голову, оглядел нас и в интонациях прибывшего жандарма в последней сцене комедии «Ревизор» произнес:

– Более того. Обвиняемый, мой отец, главбух, расхититель миткаля с камвольного комбината по производству миткаля, не знал, что он мой отец.

– Е... – не выдержал отец Евлампий и тут же наложил на себя епитимью в сумме двухсот молитв: «Господи Ииусе Христе, Отце небесный, помилуй мя».

Я оказался потверже. Все-таки я старый волк. Меня этим не сильно прошибешь. Но прошибешь. Поэтому я закусил губу, сглотнул кровь, взял Семена Сергеевича за глотку и очень спокойно попросил:

– С этого момента подробнее. Сука.

– Конечно, – выдрался из моей руки Семен Сергеевич. – Мама моя работала на камвольном комбинате по производству миткаля камвольщицей миткаля. И была стахановкой. То есть камволила миткаль на шестнадцати камвольных станках. Под «Песню о встречном» Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. И между восьмым и девятым станками встретила моего папу. То есть тогда еще не папу, а простого главбуха камвольного комбината по производству миткаля. А чего он делал между восьмым и девятым станками, доподлинно не известно. Может быть, уже готовился к хищению миткаля. А может, готовился к вредительству станков в рамках обострения классовой борьбы в стране победившего социализма. (СССР – страна победившего социализма, а Израиль – страна победившего иудаизма. Ну и кому лучше?) Никто не знает. Но маму он употребил в рамках внезапно вспыхнувшей страсти. У мамы страсти не было, но отсутствие последней заглушалось музыкой со словами «не спи, вставай, кудрявая». После употребления мамы страсть у папы внезапно стихла, и он пошел себе дальше расхищать миткаль. А я родился себе и родился. В те года операции по прерыванию беременности не были предусмотрены УК РСФСР для женщин стахановской направленности. Подозревалось, что у них тоже родится стахановец – по теории Трофима Денисовича Лысенко. При условии, что роды будут происходить между ткацких станков, способствующих воспроизводству производителей миткаля. И невозможно для державы лишиться стахановца.

Семен Сергеевич подкрепил себя глотком виски, призвав и нас с отцом Евлампием к такому же действию. Мы не могли отказать в этом человеку со столь сложной и необычной судьбой. Все-таки на Руси как-то больше принято рожать под копной свежесжатой ржи, в хлеву (нет, это в Иудее), в канаве, по пьяному делу и по Достоевскому. Но вот между восьмым и девятым станками... Это несомненное завоевание социализма и торжество советской научной мысли.

– И вот начинается процесс. В зал вводят моего отца под руководством адвоката, деда моего отца, а моего прадеда, который (дед-прадед) об этом ни сном ни духом. Как, впрочем, он ни сном ни духом не подозревает об отцовстве над прокурором, которого зачал неизвестно где и неизвестно от кого в ночь с Татьянина дня на следующий в царствование его величества императора Николая Александровича. Прокурор же не подозревает, что является единокровным сыном адвоката и единоутробным отцом обвиняемого, которого он зачал тоже в ночь с Татьянина дня на следующий в рамках адюльтера с неизвестной ему дамой в номерах г-жи Самсоновой, что на Каланчовке. В шестидесятых—семидесятых годах прошлого столетия там размещался Москонцерт.