Какое-то время я прогуливался от одного прилавка к другому, высоко вздернув брови и удивленно выпучив глаза, как получающий неожиданное удовольствие посетитель музея. Но постепенно мой восторг поутих и начала просыпаться горечь, мелочная злоба. И тут я ощутил такую невыносимую зависть, что уже не мог больше смотреть на весь этот развеселый бордель, который ведь ничем иным и не был, как хваленой жизнью, неважно, что не с большой буквы, а с микроскопической.

Только эта жизнь здесь, в секции вымершего сладкого десерта, проходила мимо, отторгала, только дразнила и издевалась надо мной – венцом природы с самым развитым мозгом.

«Ты трахай свой силикон», – подначивал миллионоголовый бордель бактерий, похотливо лезущих друг другу на спины. «А потом мы будем трахать тебя».

Дал себе слово, что за три дня очищу объект от грязи.

Ровно три дня на это дело и ушло. Из меня мог бы получиться превосходный сметчик с безошибочным нюхом. Уборщик. Разоритель. Дезинфектор. Ликвидатор последствий.

А получился, черт побери, маркетолог. Теперь вот – ходи тут с тряпкой и шваброй по вымышленному миру и придумывай слоган для дерьма.

И куда запропастилась эта чертова кореянка? Не то, чтобы я ее уж очень … но все-таки … к тому же у меня шкафы забиты сумками LV … напрасная расточительность.

Дождь. Совершенно отвесный. Неподвижный воздух. Капли воды вонзаются в него и беспрепятственно проносятся насквозь. Сверху вниз. Все капельки до одной. Тотальное единодушие, какого на земле не встретишь. Это должна быть поистине небесная сила, чтобы заставить крохотные частички – идеальную копию, совершенное отражение слез, двигаться в сфере столь несовершенной земли точно по линеечке. Армия клонированных рефлекторов.

Я прохаживаюсь меж своего верного воинства и наблюдаю за безмолвной схваткой двух сил. Пикируя на плечи и головы моих защитников, небесные водородные бомбы взрываются миллионом молекул и словно бы исчезают. Но в такую легкую победу наших я не верю. Это всего лишь видимость. Под ногами хитрые молекулы воды вновь соединяются, чтобы атаковать нашу Ахиллесову пяту, в роли которой…

Твою мать, хватит философии. О чем тут болтать… Ахиллесова пята какая-то… кеды промокли по щиколотку. Вот и весь сказ.

Мне не хватает движения, воздуха. И единственная возможность подышать под таким прохладным душем – прыгнуть в седло и со свистом мчаться сквозь эту стену небесного плача. К счастью, сотрудничество с ногами идет без препятствий, мотор фурычит – и на довольно высоких оборотах. Оккупировав велосипедный руль, сегодня за направление движения отвечают руки.

Скоро я был доставлен в один из старых микрорайонов Ласнамяэ. Не имею ни малейшего представления, что нас сюда привело. Случайное и нескоординированное взаимодействие физических функций или же, наоборот, совершенно осознанный и естественный выбор разумного тела, ищущего максимальных удобств в некомфортных условиях окружающей среды. Один Бог знает, если соизволит заглянуть в труды Дарвина.

Все эти немые дома в районе как близнецы-братья, и еще они похожи на покинутые казармы. Перед зданиями, как на проезжей части, так и на тротуарах и заросших газонах во множестве припаркованы автомобили. Стоят сикось– накось, втиснутые в любую мало-мальски подходящую щель. Картина сильно напоминает оставленные на поле боя бронемашины, возбужденные и потные хозяева которых ушли на обеденный перерыв.

Взгляд задерживается на стоящем перед одним из подъездов пикапе с распахнутым настежь люком. Название фирмы на борту подсказывает, что где-то случилась (ну, или когда-то случилась) авария с водопроводом. Открытая дверь в подъезд заклинена каменюгой. Смотрю на машину с открытой дверцей, смотрю на остальные подъезды, двери которых все как одна в плену обывательских фоновых замков, возвращаюсь к камню, не дающему двери захлопнуться. И внезапно чувствую себя безнадежно опоздавшим участником одной незавершенной утром второго июля мизансцены. Я захожу в подъезд (теперь уже все тело подчинилось моей решимости), поднимаюсь по лестнице. На четвертом этаже останавливаюсь перед полуоткрытой дверью в квартиру и – никакого замешательства, ни капли сомнения. Наоборот, все начинает проясняться. Во мне борются Шерлок Холмс и один известный театральный режиссер, чьего имени, к сожалению, не помню. Но я отбрасываю оба авторитета и сгребаю к себе всю радость открытия, как это делает в казино с кучей фишек неожиданно выигравший новичок. Вхожу в узкую темную прихожую, обувка на полу свидетельствует о семье из двух человек: мать-одиночка с маленьким сынишкой. Заглядываю в темный туалет, затем в ванную. Иду на кухню. Шкафчик под раковиной открыт, перед ним металлический ящик для рабочих инструментов, заполненный всякой прикольной всячиной, рекламы которой сегодня на улицах города уже и не встретишь. Присев, вижу, что сифон под раковиной выкручен, измочаленная прокладка валяется на линолеуме в расползшемся пятне от высохшей лужицы грязной воды. Поднимаюсь. На столе две рюмки, рядом бутылка дешевого польского ликера. Наливаю себе, нюхаю и выпиваю. «У вас полетела прокладка». Молчание. «Схожу, посмотрю в машине, может, найдется нужная». Молчание. «Оставьте, пожалуйста, дверь открытой, чтобы не пришлось трезвонить». Молчание. Взяв прохудившуюся прокладку, спускаюсь вниз. Сколько ни роюсь, а прокладки подходящего размера не нахожу. Вот нет ее, и все тут! Мать твою за ногу! Чтобы успокоиться выкуриваю сигарету, пряча ее от дождя в домике ладони. На обратном пути к двери четвертого этажа прикидываю, как половчее выйти из положения. Зайдя на кухню, ободряюще улыбаюсь и помахиваю прокладкой, той самой, что протекает. «Порядок». Прикладываю эту дрянь к сифону, а сам все кошу глазом и улыбаюсь. «Сейчас, сейчас». Проклятый сифон никак не хочет влезать на свое место. Применяю силу, иначе зачем нам даны мышцы, верно? И тут раздается треск, на который я молниеносно реагирую кашлем. «Еще момент, мадам!». Капут прокладке! Вот ведь блин… Со злости с силой ахаю по сливной трубе, и сифон встает на место.

Поднимаюсь с колен, с видом «дело сделано» отряхиваюсь, улыбка не сходит с моего лица, словно это не гримаса, а мимический недостаток. «Ну, теперь проверим». Открываю кран, слышен астматический хрип вырывающегося давления, я немного жду, наклоняюсь и щупаю трубу. «Ни одной капли, убедитесь сами». Сработано быстро и качественно. Надолго. Обернувшись, вижу на столе две наполненных рюмки. Приятно удивлен. Ухмыляясь, поднимаю ликер и произношу тост. «Пока на свете остается хоть один мастер– золотые руки, вам, милостивая сударыня, бояться нечего». Через секунду на столе стоят две пустых рюмки.

Отчего-то я тянул с уходом. Чуть позже оказался в гостиной, в руках игрушка – резиновый слоник с изжеванным хоботом. Я сидел на диване и пристально смотрел в открытое окно. По жестяному сливу нежным ксилофоном позвякивал дождь. Почтительно и с благоговением, как начинающий исполнитель Арво Пярта. Прикрыв глаза, я позволил этой скромной мелодии проникнуть в себя. Через некоторое время встал и направился в спальню. Там окно тоже оказалось открытым. Уже третий месяц подряд. Улегся на постель, голова опустилась на прохладные подушки, сладко пахнущие женщиной. Засунул руку под подушку и вытащил ночную рубашку. Простенькую, для невысокого стройного тела, в милый цветочек. Зарылся лицом в ночнушку и лег, не выпуская из рук резинового слоника. Под аккомпанемент небесной колыбельной медленно провалился в сон. «Мамочка, спать-то как хочется. Очень-очень хочется…».