Наваждение исчезло так же стремительно, как нахлынуло. И вот уже перед Вастер обычная старая бродяжка, хоть и рассерженная. Плюнула под ноги госпоже, повернулась и пошла прочь. Вастер ее не остановила: кошмар не сразу дал волю онемевшему языку.

И все-таки хорошо, что хозяйка замка не слышала, какими словами честит ее, уходя, старуха. Самым почтительным из этих выражений было: «Чтоб тебя медведь на коряге поимел!» Причем бабка Гульда вряд ли подозревала, что этими словами она желает исполниться заветной мечте госпожи Вастер.

* * *

Науфина глядела из окна на острый верх частокола и сереющую за ним гладь воды. На постоялом дворе это называлось «комната с дивным видом на Тагизарну». Но сейчас даже самый прелестный пейзаж не смог бы развлечь и успокоить женщину.

Почему ее так взволновала встреча с давним возлюбленным? Неужели тому причиной воспоминания о коротких свиданиях, особенно сладких из-за их запретности? Но ведь с сердцем давно срослась память об удивительном звездопаде, заставшем их на берегу певучей грайанской речушки. И о том, как чудак Фержен нырнул под мельничное колесо за оброненным ею дешевеньким браслетом.

Что же сейчас не дает покоя? Неужели его слова: «Ты счастлива?» Смешной вопрос! Конечно, счастлива!..

Ой, не надо, Науфина, себе-то не лги.

Не было в твоей жизни счастья. Была гордость, чувство победы. Например, когда ты убедила всех, что свекрови пора оставить дела, отдохнуть, заняться внуками. Помнишь ее глаза, Науфина? Они не мучили тебя тогда своим опустевшим, остывшим взглядом, ты была злой и веселой, ты бросилась в дела, как воин в сечу…

А теперь?

Ты по-прежнему правая рука Сауфеста, попробовал бы кто-нибудь сказать иначе! Но ты же замечаешь, что все чаще важные решения принимают без тебя, а твоего согласия спрашивают лишь формально? Ох, Науфина, близок день, когда кто-нибудь посоветует тебе отдохнуть от скучных торговых забот. Какая-нибудь шустрая племянница или сноха…

Или любимая внучка — Ауриви…

Если все по-старому, если «Заморские пряности» еще во власти Науфины — почему старик отправил ее в Джангаш? Неужели молодые не управились бы без нее? Может, это и есть начало конца?

Еще вчера эти мысли заставили бы сердце истечь кровью, а сейчас лишь неприятно царапают. Больше занимает другое: как жил Фержен все эти годы? И как сложилась бы его жизнь, если бы в ту давнюю грозовую ночь Науфина выбежала к нему через садовую калитку, задохнулась от счастья в его крепких объятиях и не оглянулась на родной дом?..

Что за вздор занимает голову рассудительной, серьезной женщины, недавно выдавшей замуж внучку!

* * *

— Здесь не так красиво, как в Дивной Купели, — да, учитель?

— И не сравнить. Это же не болото! Скалы да мох. И охота здесь наверняка скверная. Между прочим, Короткий Хвост говорит, что Дивную Купель люди называют Поганым болотом. Глупые, правда?

Разговор не мешал Сизому идти по следу. Старый пышный мох неплохо хранил запахи. К тому же ящик, видимо, был тяжелым и неудобным, потому что человек часто ставил его наземь, и пряный аромат заморского дерева отмечал еще одну веху на пути следопыта.

Малыш старался не отстать от учителя: чужой лес был таким враждебным, звуки и запахи — такими незнакомыми! Еще недавно его пугала река, но теперь он вспоминал о ней с тоскливым чувством беззащитности: ящеры не любили удаляться от воды.

Внезапно Сизый завертелся, зарыскал, а потом сообщил, что след сдвоился: поверх старого, почти выветрившегося, лег свежий. Человек, который когда-то нес ящик, недавно еще раз побывал в этих краях.

Теперь запах был таким сильным, что даже детеныш шел по следу уверенно, чувствуя себя взрослым и опытным и почти перестав бояться громоздящихся вокруг мрачных, поросших мелкими кустами скал. Но не успел он порадоваться своей чуткости, как след оборвался. Причем самым невероятным образом: у подножия отвесной голой скалы. Словно камень расступился и пропустил человека.

Растерянный малыш сел на свернутый кольцом хвост и предоставил учителю разбираться в хитрых людских уловках.

А учитель в смятении метался под скалой, пытаясь снова взять след.

Люди не могут летать. Люди не умеют карабкаться по гладким крутым склонам. Люди не проходят сквозь скалы. Так что же, во имя Великой Матери, здесь произошло?!

Наконец Сизый беспомощно затих. Такой позор — на глазах ученика! Кроха сидит, помаргивая третьим глазом, и чинно ждет, когда его мудрый учитель разгадает загадку…

Нарастала ярость. Сизый с маху хлестнул хвостом по скале — мощно, злобно, будто ломая хребет смертельному врагу.

Глупая, нелепая выходка! Через мгновение Сизый устыдился бы ее, но…

Послышался треск, и ящер с недоумением уставился на дыру, возникшую там, куда только что врезался хвост. За спиной восхищенно верещал Первый.

Вот оно что! Пещера! Дверь, искусно замаскированная под замшелый гранит!

Из пролома хлынули запахи — незнакомые, тяжелые, затхлые. И среди них явственно читался аромат пряного дерева.

— Ящик там, — без удовольствия прошипел Сизый. Ему совершенно не хотелось лезть в пещеру, наверняка полную неведомых опасностей.

Но малыш, получивший подтверждение гениальности учителя, рвался выразить свой восторг и преданность.

— Сейчас принесу! — пискнул он и юркнул в пролом так шустро, что Сизый не успел его остановить.

А-шш! Ученик может попасть в беду! Хочешь не хочешь, а надо защитить и прикрыть!

Поспешно расширив пролом двумя ударами, Сизый ринулся во мрак.

Впрочем, для него этот мрак был не таким уж непроглядным: глаза ящеров лучше человеческих приспособлены к темноте. Сизый уверенно двигался по пещере, ловко избегая каких-то странных предметов: то массивных и угловатых, то плоских и лохматых, то причудливо изогнутых. Человек на его месте отшиб бы себе бока, блуждая во тьме. Впрочем, человек догадался бы зажечь факел, закрепленный в скобе у входа. И был бы вознагражден за это странным зрелищем.

Кто-то пытался превратить пещеру в роскошные покои, но результат его стараний выглядел, мягко говоря, причудливо. Ворох шкур на полу (среди них драгоценная шкура уртхавенского белого медведя). Наррабанская жаровня с недогоревшими благовониями. Гирлянда позолоченных колокольчиков под потолком. Хрустальный кораблик на серебряной подставке и хрустальные водяные часы без воды. Изящный инкрустированный столик, а на нем грязный серебряный бокал и старинная миниатюра в деревянной рамке: дракончик, только что вылупившийся из яйца. Везде россыпью толстые фолианты и свитки. Грудой, в беспорядке — ларцы, шкатулки, сундуки. Все заросло пылью, а оптимист-паук развесил свои кружева поверх роскошных тайверанских шпалер на стенах.

Все же можно было догадаться, что пещера — не просто хранилище разномастных ценностей. В украшенном рубинами подсвечнике — два огарка, а шкура белого медведя закапана воском. Здесь же, возле оскаленной медвежьей морды, небрежно брошена толстая затрепанная книга. В этой нелепой роскоши и грязи кто-то жил, хотя бы время от времени…