Потомок украинских казаков и пелопонесских греков, Николай Щербина (1821–1869) питал врожденное пристрастие к родине своих предков со стороны матери — древней Элладе. Антологические (связанные с античной темой) стихотворения составили значительную часть его наследия. Отвлеченность древнегреческих мотивов от русской реальности середины XIX века очень забавила Козьму Пруткова, и он не упустил удобный случай, чтобы спародировать новоиспеченного «древнего грека».
Николай Щербина
ПИСЬМО
Я теперь не в Афинах, мой друг:
В беотийской[228] деревне живу я.
Мне за ленью писать недосуг…
Не под портиком храма сижу я,
Не гляжу на кумиры богов,
Не гляжу на Зевксиса[229] картины:
Я живу под наметом дубов,
Средь широкой цветущей долины;
Я забыл об истмийских венках[230].
Агоры[231] мне волнения чужды;
Как до пыли у вас в городах,
Мне в народном избранье нет нужды.
Будто в море, я весь погружен
В созерцанье безбрежной природы
И в какой-то магический сон,
Полный жизни, ума и свободы.
Здесь от речи отвыкли уста:
Только слухом живу я да зреньем…
Красота, красота, красота! —
Я одно лишь твержу с умиленьем[232].
Заметим попутно, что «Письмо» Щербины интонационно и смыслово подхвачено Иосифом Бродским в его «Письме римскому другу» (особенно строки: «Как до пыли у вас в городах, / Мне в народном избранье нет нужды»).
Козьма Прутков
ПИСЬМО ИЗ КОРИНФА
Древнее греческое
Я недавно приехал в Коринф.
Вот ступени, а вот колоннада.
Я люблю здешних мраморных нимф
И истмийского шум водопада.
Целый день я на солнце сижу.
Трусь елеем вокруг поясницы.
Между камней паросских[233] слежу
За извивом слепой медяницы.
Померанцы растут предо мной,
И на них в упоенье гляжу я.
Дорог мне вожделенный покой.
«Красота! красота!» — все твержу я.
А на землю лишь спустится ночь,
Мы с рабыней совсем обомлеем…
Всех рабов высылаю я прочь
И опять натираюсь елеем.
В окружении Коринфа, колонн, мраморных нимф и паросских камней особенно впечатляет строка:
Мы с рабыней совсем обомлеем…
И, конечно, — елейные притирания.
Еще один шедевр прутковских стилевых перевоплощений и юмора — пародия «Философ в бане», подражание стихотворению Щербины «Моя богиня», помещенному в журнале «Москвитянин» за 1851 год (ч. VI, отд. I, с. 203). Здесь, как и в «Письме из Коринфа», Козьма Петрович с удовольствием муссирует тему чувственных притираний, хотя у оригинала она появляется лишь в «Моей богине».
Николай Щербина
МОЯ БОГИНЯ
Члены елеем натри мне, понежь благородное тело
Прикосновением мягким руки, омоченной обильно
В светло-янтарные соки аттической нашей оливы.
Лоснится эта рука под елейною влагой, как мрамор,
Свежепрохладной струей разливаясь по мышцам и бедрам.
Иль будто лебедь касается белой ласкающей грудью.
Нет для меня, Левконоя, и тела без вечного духа,
Нет для меня, Левконоя, и духа без стройного тела.
Но спеши, о подруга,
Сытые снеди принесть и весельем кипящие вина,
И ароматы, и мудрого мужа Платона творенья[234].
Козьма Прутков
ФИЛОСОФ В БАНЕ
С древнего греческого
Полно меня, Левконоя, упругою гладить ладонью;
Полно по чреслам моим вдоль поясницы скользить!
Ты позови Дискомета, ременно-обутого тавра;
В сладкой работе твоей быстро он сменит тебя.
Опытен тавр и силен. Ему нипочем притиранья!
На спину вскочит как раз; в выю упрется пятой…
Ты же меж тем щекоти мне слегка безволосое темя,
Взрытый наукою лоб розами тихо укрась!..
Комментарии
Один из славных представителей «чистого искусства», тончайший лирик, переводчик, друг императорской семьи, Афанасий Фет (1820–1892) дважды привлек к себе внимание Козьмы Пруткова.
Во-первых, стихотворением «Непогода — осень — куришь…» — унылой констатацией хандры в природе и на душе.
Афанасий Фет
* * *
Непогода — осень — куришь,
Куришь — все как будто мало.
Хоть читал бы, — только чтенье
Подвигается так вяло.
Козьма Прутков
ОСЕНЬ
С персидского, из Ибн-Фета
Осень. Скучно. Ветер воет.
Мелкий дождь по окнам льет.
Ум тоскует; сердце ноет;
И душа чего-то ждет.
И в бездейственном покое
Нечем скуку мне отвесть…
Я не знаю: что такое?
Хоть бы книжку мне прочесть!
Любопытно, что игра с фамилией «переводчика» «С персидского, из Ибн-Фета» не случайна. Она построена на созвучии фамилии нашего поэта с именем известного в России персидского шаха: Фет-Али-Шах (1762–1834).
