работают, много трудятся, которые торопятся и тем не менее идут позади».

«„Chef-d’œuvre“ появляется как цветок для художника — совершенным в зачатке, и в своем полном расцвете. — без оправдания своего бытия, без миссии, которую он должен выполнить, — радость для художника, иллюзия для филантропа, загадка для ботаника, выражение чувства и слов для литератора».

Он часто говорил:

«Я не препятствую вам развиваться самостоятельно, я не хочу вам навязывать своего. Я только стремлюсь дать вам наиболее верное средство для выявления ваших наклонностей…»

«…Я не могу научить вас искусству, его постигают наедине или совсем не постигают…»

Он говорил:

«…Вам надо обращать внимание на существенные, характерные черты натуры и опускать те тысячи оттенков, которые видит наш глаз… Самое главное — надо дать впечатление реальности предмета, поместив его в пространстве».

Для этого он рекомендовал своим ученикам тщательно разрабатывать фон, говоря, что главным образом фон дает впечатление реальности.

На этом же основании он требовал от учащихся передавать градации теней. Тени выдвигают свет модели и таким образом дают им необходимый рельеф.

«Мастер узнается, — говорил Уистлер, — по тому, как он умеет писать в глубине».

Уистлер хотел вернуться к методам старых мастеров. Его мечта была учить учеников приготовлению красок и их смешению. Он хотел дать возможность ученикам с полным совершенством и уверенностью овладеть техникой искусства.

«Настоящий мастер, — говорил он, — тот, который точно знает с самого начала, каким будет при окончании его произведение».

Он повторял:

«Когда какой-нибудь ученик достигал хороших результатов, он не заслуживал похвал. Когда он первый замечал ошибки, он не заслуживал упреков. Настоящий успех ученика заключался в овладении техникой искусства, его ремеслом».

По словам Уистлера, ученики должны были бы, как ученики в старину, работать со своим учителем — это единственный способ воспринять и проникнуть в его знания. Ученик, по его словам, должен был бы вначале работать в духе своего учителя, чтобы совершенно овладеть техникой его искусства, и, только когда он почувствовал бы возможность и силу выражать свою индивидуальность с авторитетом законченного мастера, он мог бы стать самостоятельным.

Он много еще говорил и поучал нас, но я, к сожалению, не все записала в то время, и не все листы с напечатанными его беседами сохранились у меня.

Занимаясь живописью в мастерской Уистлера, я каждый день работала наброски у Collarossi, стараясь выработать хороший рисунок.

День мой был сплошь занят. В это время я еще стала работать по гравюре и в связи с этим заниматься в Национальной библиотеке[155], но об этом я буду говорить в другом месте.

В конце января Е.И. Малиновская-Мюнцер уехала с мужем-врачом на место его службы в Bain-sur-Mer и уговорила меня и Владимирскую переселиться в ее квартиру, где одну комнату занимала Анюта. Квартира эта находилась еще дальше от центра, на Avenue du Maine, в рабочем квартале. Квартира более чем скромная, на втором дворе, окруженная высокими глухими стенами и со всеми атрибутами второго двора. Но стены на большую вышину были покрыты плющом, хмелем и виноградом. А остальное было очень хорошо замаскировано, и дворик производил на первый взгляд живописное впечатление, особенно когда туда заглядывало солнце. Наша квартира была во втором этаже. К ней вела с самого низа самостоятельная деревянная лестница. Еще был большой балкон, свисавший в этот дворик.

Под левой половиной квартиры помещалась конюшня. Топот копыт и ржание лошадей разнообразили мертвую тишину нашего дворика. Хода из конюшни во двор не было, только аромат ее долетал до нас.

Под правой половиной находилась скульптурная мастерская. В ней лепились надгробные памятники. Гипсовые летящие ангелы и плачущие фигуры, прислоненные к стене дома, обсыхали на солнце, являя собой очень забавный контраст с нашим двором. Чинились поврежденные статуи. Носы, головы, руки, ноги, перед тем как их приклеить, тоже сушились на солнце.

С раннего утра и до позднего вечера в ней работал хозяин и два его помощника, в синих блузах, в обтрепанных штанах, до макушки головы перепачканные гипсом, мелом и клеем. После шести часов дворик становился совершенно безлюдным, и мы владели им безраздельно.

Квартирка эта была баснословно дешева. Я не помню, за сколько она шла, но что-то уж очень мало мы за нее платили.

Мы решили туда переехать по многим соображениям. Тогда уже мне стал мерещиться план поездки на Пасху в Италию. На поездку просить денег у отца я не хотела — я знала, что их у него нет, и потому решила их скопить, прибегая к сильной экономии. К этому времени нам с Владимирской стало ясно, что хозяйка наша не очень-то щепетильна, когда дело касается нашего керосина, угля, молока и т. д., что все это проваливалось у нас куда-то с головокружительной быстротой. А главное, самое главное — это пожить вместе с Анютой Писаревой, которую я очень любила.

Забавно было, как мы с Еленой Евгеньевной переезжали. Мы очень веселились. Вообще я никогда так много не смеялась, как в то прекрасное молодое время. Мы где-то нашли и привели к себе французского джентльмена в синей блузе и с большой ручной тележкой. Это был румяный веселый сангвиник, который все сопровождал какими-то шутками и прибаутками. Нагрузив тележку нашими дамскими вещами и пакетами, мы поручили Константину Андреевичу Сомову, который нам помогал в переселении, нести в руках лампу с надетым абажуром и картонку со шляпой и просили его идти по мостовой за тележкой и подбирать вещи, если они будут падать, а сами шли по тротуару, делая вид, что все это шествие с лампой нас совершенно не касается.

Мы очень весело и уютно прожили на этой квартире до моего отъезда. Нас не смущали ни топот копыт, ни бесчисленные громадные рыжие крысы, которые толпами бегали по нашей лестнице и по темным углам (иногда они чуть нас не сбивали с ног, запутываясь в наших длинных юбках), ни убогость квартиры. Мы все три очень много работали, веселились; я там сделала первую свою гравюру. В то время мы уже часто виделись с Бенуа, Лансере[156] и Бакстом. Сомов был нашим assidu{28}. У нас была приходящая прислуга, и мы вели полное хозяйство, распределив между собою различные хозяйственные функции.

Что за счастливое время! Мне все было так интересно и ново!

Очень часто Константин Андреевич приносил билеты в какой-нибудь театр. Забавно было, как по дороге в театр он бежал за уходящим омнибусом и меня заставлял бежать за ним. Когда же мы, запыхавшись, все-таки не