Когда я о ней думаю — а я думаю о ней, сидя в своем кабинете, простукивая суставы, прослушивая легкие, прощупывая животы, вглядываясь в воспаленные красные глотки, — я не представляю себе… секс. Да и о ней как о человеке я не думаю. Она не то чтобы очаровательна, или остроумна, или даже как-то особенно умна, хотя она безумно проницательна. Нет. В ней есть какая-то… губительная пустота. Как будто она сама камера и весь мир — под ее безразличным взглядом.

Но есть что-то еще. Бесстрашие. Но чем это может быть привлекательно?

Возможно… может быть, в моем сознании она стала ассоциироваться с некой свободой. Не свободой юности, с ее внезапными и вымышленными шагами к совершенству. Свободой другого рода. Компенсаторной свободой. Что это?

Проходит несколько секунд. После чего он щелкает пальцами.

Возможно, вот оно в чем дело. Уникальность Шерри не в том, что она вуайеристка, не в том, что она хочет просматривать записи.

Она уникальна своим безразличием.

Она свободна, потому что ей все равно. А я всю жизнь суечусь, хочу стать лучше — как человек, как муж, как врач. Сколько себя помню, у меня были эти › идеалы. Раньше я думал, что они могут освободить меня. Они были достойными. Вели к цели. От них мне становилось лучше. Добродетель сама себе награда, et cetera[7]. Но в последнее время все чаще они стали казаться мне оковами, тяжким грузом, уздой, которая саднит. Все время.

Такой вот я человек. И ничего с этим не поделаешь. Но для Шерри ничего этого не существует. И это… удивительно прекрасно. Она не то чтоб аморальна. Она просто чрезвычайно… нет, зверски любопытна. И эта эмоция настолько чиста. Она затмевает все другие соображения. Вот что в ней такого особенного. У нее нет никакой дифференциации. Она совершенно, без разбора, безжалостна.

Надо будет встретиться с ней. Нет, больше оборудования мне не надо — и так достаточно. Я не наркоман. Я просто хочу поговорить с ней о моих ощущениях. Только она меня и поймет. Друзья решат, что я сбрендил. Однако как может быть дурным то, что дает мне такое ощущение правоты? И я никому не наношу вреда. Это ничем не отличается от камеры, которая наблюдает за преступниками на перекрестке. Если ты ничего такого не совершил, тебе и бояться нечего. Все так. Все верно.

А что с Самантой? Как мне добраться до истины в этом деле с Пенджелли?

Кажется, у меня есть ответ. В полиции это называется «провоцировать на преступление». Но у нас в доме не было такой практики. Есть только то, что сойдет тебе с рук. Так учит меня Шерри.

Дети на этих выходных собираются в поход со школой. Если я тоже устрою свой отъезд — в последний момент решу отправиться в воскресенье на эту медицинскую конференцию, о которой говорил Сэм, что ехать туда будет слишком хлопотно, — у них с Пенджелли будет идеальная возможность покуролесить. Вернувшись, я буду знать все, что мне нужно. Я узнаю, цел ли мой брак.

А завтра в клинику придет миссис Мадуубе. Ей придется сказать все, что мне нужно.

Придется.

Примечание автора: Клиника «Гринсайд» расположена посреди большого малоэтажного жилого комплекса 1960-х годов в Харлсдене, на северо-западе Лондона. Здание небольшое и функциональное, не слишком красивое, но содержащееся в весьма приличном состоянии. В приемной около тридцати сидений, и в рабочие часы все они обычно заняты.

Комната доктора Сеймура представляет собой типичный врачебный кабинет: полки с папками во всю стену, стол, весы, раковина, просмотровая кушетка и три стула, включая кресло доктора Сеймура. Есть окна, но вид из них не ахти — парковка при клинике. Стены выкрашены в кремовый цвет. На столе доктора Сеймура аквариум с тремя золотыми рыбками. Возле восточной стены рассажены мягкие игрушки. Всех игрушек нам не видно, потому что камера вмонтирована в глаз большого плюшевого мишки. Однако широкоформатный объектив дает хороший обзор: все, кто входит и выходит из кабинета, видны отчетливо.

Доктор Сеймур включает камеру секунд за тридцать до того, как в кабинет заходит миссис Тибо Мадуубе. Она потрясающе привлекательна, ей нет и еще двадцати, одета она по западному, в джинсы и футболку, но в хиджабе. Ее сестра заметно старше ее и одета более традиционно — в сомалийское гатиино до пола, похожее на индийское сари, но сшитое из красного хлопка. На ней тоже хиджаб. На докторе Сеймуре белый халат поверх костюма, и видно, что он весь как на иголках.

Старшая сестра миссис Мадуубе, Ясмин Фарах, переводит весь разговор ей и доктору Сеймуру.

— Добрый день, миссис Мадуубе. Как вы себя чувствуете?

— Она говорит, что хорошо.

— Боли беспокоят?

— Нет. Боли ушли.

— Хорошо. Это хорошо.

— Она интересуется, готовы ли анализы.

— Скажите ей, что, прежде чем мы перейдем к анализам, я кое о чем хотел бы с ней поговорить.

— Ей значительно лучше.

— Это хорошо. И выглядит она здоровой. Видите ли, я не знаю, как к этому подступиться, поэтому начну прямо с сути.

— Я не понимаю.

— Я объясню. Возможно, она помнит, что, когда я проводил осмотр, в кабинет зашла женщина из приемной.

— Да, она говорит, что помнит.

— Скажите ей, что я хотел бы извиниться за доставленное неудобство.

— Она понимает. Осмотр — это было для нее непросто.

— Непросто? В каком смысле?

— В нашей культуре это ненормально, когда другой мужчина, кроме мужа, трогает женщину в интимных местах, даже если это доктор.

— Но она была в опасности. Я должен был осмотреть ее, чтобы убедиться, нет ли у нее внематочной беременности. А гинеколога не было на месте.

— Она понимает. И тем не менее…

— Я хочу спросить — пыталась ли с ней связаться мисс Джил, из приемной?

— Кто?

— В прошлый раз, когда она приходила, вошла женщина. Она вам звонила?

— Зачем ей звонить? Она говорит по-сомалийски?

— Ну, возможно, она не знает… послушайте, не могли бы вы просто спросить миссис Мадуубе?

— Она говорит, что никто с ней не связывался.

— Понятно. В прошлый раз… простите, я должен задать этот вопрос. В прошлый раз, когда она приходила на прием, ваша сестра, ну, казалась подавленной. Я хотел спросить ее… не показалось ли ей, что я вел себя как-то неподобающе?

[Примечание автора: Далее сестры долго говорят по-сомалийски, местами очень оживленно. Наконец Ясмин Фарах снова обращается к доктору Сеймуру.]

— Она была подавлена.

— Это я понял. Я знаю, что она была подавлена. Но нет ли у нее ко мне претензий?