И в сидячей позе: одна нога вытянута, рука покоится на груди, гениталии на виду, глаза полузакрыты. Голова слегка склонилась набок, волосы разметались по плечам, губы дышат, как живые, точно он вот-вот уснет.

Леонардо глубоко вздохнул. Перевернул страницу и помахал над ней рукой, словно отгоняя пелену или тень. Герардини заметил, что на глаза его навернулись слезы.

Юноша посмотрел на страницу, протянул руку и провел пальцами по контурам изображенной там фигуры, как будто эти контуры могли сохранить тепло.

Воздух всколыхнулся. Затрепетали свечи. Дверь открылась и закрылась. Страцци вышел из комнаты. Герардини был наедине с портретом брата — и рука, создавшая этот образ, лежала у него на плече».

Юнг закрыл глаза.

«Портретом брата…»

Ясно. Значит, на рисунке не сам Анджело, а его брат. Эта история — или фантазия, или сновидение, чем бы она ни была — сделала неожиданный поворот.

И я пойду туда, куда она меня поведет.

Но как быть с мозгом, породившим эти сцены? Как проникнуть в сознание Пилигрима? И как помочь ему справиться с фантазиями, ставшими реальнее самой действительности? Реальнее мира, существующего здесь и сейчас. Мира, от которого Пилигрим бежал в безмолвие и хотел бежать в небытие.

«Иными словами, — подумал Юнг, закрыв дневник, — как мне вернуть его сюда, если он категорически не желает здесь быть? Что же касается сейчас — судя по его записям, сейчас для Пилигрима существует исключительно в прошлом. Что ж… — решил он, вставая, — это моя работа. Да. Моя работа. Только как ее сделать?»

8

На прошлое Рождество Эмма Юнг купила мужу фотоаппарат — игрушку, как она говорила. «Каждому ребенку нужна хотя бы одна игрушка на Рождество, — написала она на открытке, — и я дарю ее самому младшему и любимому из своих детей».

Так она его воспринимала. Конечно, он был гением — но ведь то же самое можно сказать о восьмилетнем Моцарте. «Если подумать, — сказала она как-то фрау Эмменталь, когда они лущили летом горох, — именно то, что Карл Густав сохранил в себе ребенка, и делает его гением. Он видит, мечтает и изумляется как дитя — без тени сомнения. Он знает, что он знает. И знает, чего не знает. Это явный признак гениальности: не бояться собственного невежества».

Фотоаппарат «Кодак» был типа гармошки. «Мой аккордеон, — говорил Юнг. — Сыграть тебе что-нибудь?»

Восьмого мая 1912 года, в среду, Юнг выглянул во время завтрака в окно и увидел в саду нарцисс.

— В саду расцвел нарцисс! — объявил он Эмме. — Как только доем, пойду и сфотографирую его.

— Не обольщайся, Карл. Один нарцисс погоды не делает. Надень галоши и шарф, когда пойдешь на улицу. Тебе некогда болеть, а мне некогда с тобой нянчиться.

— Слушаюсь, мэм! — Юнг улыбнулся жене и сжал ее руку.

— Мэм? — удивилась Эмма. — Что такое «мэм»?

— Так говорят в Англии, обращаясь к пожилыми мудрым женщинам. Сокращение от «мадам» — выдумка англичан, чтобы их язык отличался от французского, который они не переваривают. Или делают вид, что не переваривают. Англичане воруют все свои слова и вносят в них очень тонкие изменения — хотя, если честно, эта тонкость весьма похожа на кулак, сунутый тебе под нос. Они сохраняют написание, но коверкают произношение или произносят так же, зато пишут иначе. А иногда проделывают и то, и другое. Как, например, в слове «мадам». Мэ-эм. Ха! Как будто овца отбилась от стада. «Мадам» для них чересчур по-французски. Ужасно иностранное слово! Безумно претенциозное!.. С другой стороны, они запросто пользуются словом «ambuscade» (сидеть в засаде (англ.)) и произносят его на певучий, как флейта, французский манер, хотя и пишут через «а» вместо «е».

— Все это очень интересно, Карл. Спасибо за лекцию. — Эмма поставила кофе на стол и промокнула губы. — А почему ты выбрал именно слово «ambuscade»?

— Как это — почему?

— Почему ты выбрал в качестве примера «сидеть в засаде»?

— Просто первое слово, которое пришло мне на ум. Не знаю…

— Я бы на твоем месте задумалась об этом. И не без тревоги.

— Тревоги? Какого черта? Это же просто слово.

— Это не просто слово, а опасное явление. Предупреждение. Симптом, демонстрирующий твое душевное состояние. Или же твое отношение к бедному нарциссу в снегу. Ты сидишь здесь и замышляешь выйти в сад, чтобы снять ни о чем не подозревающее создание. Ведь снять — синоним слова «сфотографировать», верно? Но у него есть и другое, довольно-таки двусмысленное значение… «Сегодня утром Карл Густав снял Нарцисса!» Боже мой! Что мне, бедной, делать?

Эмма улыбалась, и Юнг отвечал ей тем же. Но когда она посерьезнела, он по-прежнему продолжал улыбаться..

— А с другой стороны, — сказала Эмма, протягивая ему спички, — быть может, где-то в глубине души ты боишься, что кто-то притаился во тьме и хочет тебя схватить. Подумай об этом. Ладно, я пошла заниматься твоим Савонаролой- а ты иди снимай свой нарцисс.

Выйдя в сад и тут же зачерпнув в галоши кучу снега, Юнг сказал нарциссу, что хочет только сфотографировать его, а вовсе не срезать для вазы.

— Не бойся, — произнес он вслух.

Эмма, глядевшая в окно, увидела, как шевельнулись его губы. «Опять он за свое! Снова разговаривает с неодушевленными предметами! — Она невольно улыбнулась. — Еще один неоспоримый признак гениальности».

В клинике Юнг увидел леди Куотермэн, идущую по саду.

«Черт! С ней мистер Пилигрим. Я не смогу сейчас попросить у нее дневник».

Парочка брела по гравийным дорожкам к сосновой рощице, мимо статуи Психеи и бюста Августа Фореля на пьедестале. Доктор Форель обеспечил клинике Бюргхольцли мировую славу. Его репутация была непоколебима, хотя, по мнению Юнга, старик исчерпал свои возможности и ему пора было уйти на покой. Форель беспрестанно посещал клинику, надоедая персоналу ненасытной жаждой вмешиваться во все процессы. «Вы не понимаете того-то и того-то! — вещал он. — Неужто до вас и правда не доходит? Вы не видите, к чему приведет такое лечение? К катастрофе!» Врачам приходилось часами отстаивать свое мнение.

Леди Куотермэн вела Пилигрима по лужайке, полого спускавшейся вниз, к навесу, под которым стояла ее машина. Она вела себя с ним, как нежная мать. Наблюдая за ними, Юнг пришел к выводу, что с таким же успехом они могли быть любовниками.

Пилигрим был с ног до головы укутан в пальто, из-под которого торчали хвосты бесчисленных шарфов. Поля сдвинутой набок фетровой шляпы затеняли удлиненное лицо. Одной рукой он поддерживал шляпу, а второй вцепился в локоток леди Куотермэн так, словно боялся упасть.

Юнг догнал их возле Психеи.

— Доброе утро. Не возражаете, если я составлю вам компанию?

Сегодня Сибил ему не улыбалась.