Таймс-сквер с утра выглядела непривычно чистой. На гигантских билбордах вокруг беззвучно мелькали видеоролики, на углу Сорок четвертой и Бродвея собралась компания туристов. Я направилась к обшарпанному каменному зданию с большим розовым окном – его внушительный фасад наполовину скрывался за строительными лесами. Это была церковь – красивая, непохожая на другие, спрятавшаяся среди безликих отелей и непомерно дорогих закусочных. Из расписания у входа было ясно, что к утренней молитве я уже опоздала, но я толкнула дверь, и она открылась.

Элла никогда не водила меня в церкви, и было время, когда они меня зачаровывали. Не верилось, что туда можно свободно войти, так они были похожи на какие-нибудь музеи или замки.

За дверью было прохладно и все затянуто дымкой от ладана. Дальше начинался огромный, сверкающий, широко распахнутый проход, открывающий вид на все церковные красоты: ряды полированных скамеек, Богоматерь в укромном уголке, мозаичные арки, филигранные ширмы и резные деревянные фигуры, изображавшие, должно быть, святых, хотя я с такой же легкостью могла бы увидеть в них Зеленого Человека, Лесного царя или Короля мая. Святые глядели на меня суровыми глазами, отблески витражных окон рассыпались по полу матово поблескивающими драгоценными камнями, и я начала понимать, почему бывшие персонажи находили утешение здесь, где все дышало древними сказками.

В церкви было несколько туристов – они зажигали свечи, делали украдкой снимки и рядом с мраморно-золотым алтарем походили на лилипутов. Никого похожего на Трио. Я медленно двинулась дальше, а в голове слабо, но все отчетливее отдавалось: «тук-тук-тук»…

Наконец я поняла, что это: стук каблуков по дереву. Окинула взглядом скамьи и увидела, что они не совсем пусты: слева выглядывали три головы. Головы были в капюшонах: красном, белом и черном. Должно быть, одна из девочек постукивала ногой по скамейке, как… в общем, как нормальный скучающий ребенок в церкви. Я была в нескольких рядах от них, когда стук прекратился, и три головы разом повернулись ко мне с каким-то щелчком, как у Камазотца [5].

– Привет, – сказала девочка в красном.

– Трижды-Алиса, – сказала девочка в черном.

Девочка в белом ничего не сказала, но явно что-то подумала. Показала молочные зубы в улыбке, от которой я вся похолодела, как эти освященные камни кругом.

Я вглядывалась в лица девочек, пытаясь сообразить, которая же из них за мной следила. Та, что в красном, решила я. Только худи сменила.

– Привет, – проговорила я, с некоторым трудом переводя дыхание. – Ты, кажется, хотела мне что-то передать.

Красная с Черной чуть подались вперед и переглянулись. Белая все так же неотрывно смотрела на меня.

– Так что же?

– Можешь спрашивать нас о чем угодно. – Красная.

– И мы, может быть, ответим. А может быть, и нет. – Черная.

Белая опять ничего не сказала, но в ответ на ее молчание две другие кивнули и рассмеялись.

– Это и есть сообщение? – Я проскользнула на скамью впереди и села задом наперед, повернувшись к девочкам. Лица у них были жуткими, как на пакетах с овсянкой, – очевидно, именно так, в представлении иллюстратора, должен выглядеть здоровый ребенок. Должно быть, здоровые дети когда-то напугали его до полусмерти.

Красная вгляделась мне в лицо.

– Ты чего-то боишься.

– Все чего-то боятся.

Она улыбнулась чуточку злорадно.

– У тебя больше причин бояться, чем у других.

– Допустим. Это как-то связано с убийствами?

– Со смертями, ты хочешь сказать, – уточнила Красная.

Черная склонила голову.

– Мы преклоняемся перед их жертвой.

– Какая еще жертва? Я говорю об убийствах. О четырех выходцах из Сопределья, которых убили.

– Большие перемены требуют больших жертв.

– И сказки меняются в зависимости от того, кто их рассказывает.

Я ощутила во рту металлический привкус.

– Не говори загадками, ладно?

Все трое подняли вверх левые ладони, словно давали клятву. Говорили только Красная и Черная.

– Никаких загадок. Ты говоришь, что это убийства.

– А мы говорим, что они сами решили умереть и знали, за что умирали.

– И получили за это щедрую награду в лучшем мире.

Я ухватилась за эти слова Красной.

– Лучший мир? И что это за мир?

– Царствие Небесное, – добродетельным голоском ответила она.

В разговор вступила Черная:

– Если только они туда попали. Мы молимся за вас всех, не только за себя.

– Спасибо, – сухо ответила я. – Выходит, вы променяли Пряху на Бога?

– Пряха никогда с нами не разговаривала. А Бог разговаривает.

– Вот как? И что же он вам говорит?

Черная пожала плечами.

– Он – повсюду. В зелени и золоте. В синем и коричневом. В красном, белом и черном.

– Он пожертвовал частью себя, так же как Женевьева. Так же, как Ханса.

Когда имена мертвых звучали из их уст, мне делалось не по себе.

– Убийство – не жертва. Они не хотели умирать. Если вы называете это жертвой – получается, что они отдали жизнь во имя чего-то.

Красная повернулась к Черной.

– Эта девушка воображает, что все знает.

– А сама знает еще меньше, чем другие.

Красная снова взглянула на меня.

– Ты разве не знаешь историю Святого Алексия? Он отрезал от себя куски плоти, чтобы питать врата между Небом и Землей – чтобы они были всегда открыты для его рода. Отрезал, пока не упал замертво и его кровь не стала рекой. И его жена приплыла по этой реке к своей божественной награде.

– Это все неправда, – сказала я, хотя и не знала, правда или нет. От этих святых всего можно ожидать.

– Нам больше нечего тебе сказать, дитя.

– Дитя?

– Нам больше нечего сказать, – повторила Красная. – Ты спрашивала, мы отвечали. Если не хочешь слушать, не беспокой нас больше.

– Давайте не будем больше за нее молиться, – шепнула Черная.

Мне было что на это ответить, но тут к нам торопливо подошел какой-то человек с изможденным лицом, в волочащейся по полу рясе. Он негромко хлопнул в ладоши, глядя мимо меня.

– Вам сюда нельзя. Сколько раз вам говорить – дети без взрослых в церковь не допускаются.

И тут та, что в белом, подала голос – нежный и легкий, как колокольчик. Она смотрела не на мужчину, а куда-то вверх, словно воображала себя Жанной д’Арк.