– Я… – он потер лоб, – ладно, извини, потом. Давай, продолжай.

– В общих чертах я всё уже рассказала. Так оно и пошло, это всё уже устаканилось и стало рутиной. И я очень тебе благодарна за то, что ты дал мне возможность здесь отдохнуть. Может быть, перезагружусь и наконец придумаю что-то гениальное. – Марьяна печально улыбнулась. – Не факт, конечно, но я все-таки попытаюсь. Ведь если добыть где-то постоянную хорошую зарплату, то, возможно, мне удастся…

– Удастся что? Давать маме больше денег?

– Ну, например, отправить ее на лечение в Германию. Там очень хорошие клиники, и я читала, что они готовы принять больного с вирусным гепатитом B и свести все проявления к минимуму, а риск цирроза печени – практически к нулю. Там какие-то новые препараты, в России их нет. Или, например, Израиль… К сожалению, у меня нет знакомых в Израиле, но и там лечение стоит очень дорого. Там у нас местная Арина Петровна не водится. В общем, вот такая история.

– Ясно, – сказал Иван. – А можно я задам пару уточняющих вопросов?

– Задавай, – со вздохом согласилась Марьяна. Она чувствовала себя опустошенной, так бывает после долгих слез. Она и не подозревала, что ей настолько требовалось выговориться. Или ей требовалось выговориться именно Ивану? Она не понимала и не хотела сейчас об этом размышлять.

– Скажи, где именно лечится твоя мама? Это какая-то частная клиника или государственная?

– Государственная, конечно. Мы не можем позволить себе частную.

– А ты знаешь, по каким программам она проходит?

– Да, мне говорили, но полный список есть у Арины Петровны.

– Послушай, у меня все-таки остались знакомства в Москве. И один из моих бывших одноклассников стал высококлассным врачом. Он специализируется как раз на вирусологии. Как ты смотришь на то, что я попрошу его осмотреть твою маму?

Марьяна оживилась.

– Это, это было бы замечательно! Серьезно, ты сможешь это сделать? А, – тут она запнулась, – а сколько это будет стоить?

– Ну, для тебя ничего, считай это подарком по старой дружбе.

– Иван, я так не могу. Ты уже столько для меня сделал, и зарплату мне платишь…

– Марьяна, я тебя выслушал и понял, что ты находишься в очень непростой ситуации. Чисто по-человечески я имею возможность и хочу тебе помочь. К тому же это касается не тебя, а твоей мамы. Если бы это была ты, я бы взял тебя в охапку, и мы бы с этого самого Крита тут же полетели в Москву. Там я тебя сдал бы самым лучшим врачам и не остановился, пока они не дали бы благоприятный прогноз и не подобрали схему лечения. А надо – и в Германию, и в Израиль, и к черту на кулички. Лишь бы вылечиться. Но с твоей мамой будет дело посложнее. Я так понимаю, что она не очень хорошо ко мне относится, – он говорил осторожно, будто ступая по болоту, – или это не так?

– Это так, – созналась Марьяна. – Я не знаю, почему. Она не хотела, чтобы я с тобой работала, не хотела, чтобы летела с тобой сюда. В день, когда мы прилетели, я позвонила ей и рассказала. Я страшная трусиха, – она покачала головой. – Не смогла сознаться сразу, когда мы уезжали. Мне показалось, что возникнет ка- кая-то причина, и я останусь в Москве. Но теперь она знает, и она очень недовольна, несмотря на то, что сейчас она в белорусском санатории вместе с Ариной Петровной. – Марьяна отпила еще вина и снова посмотрела Ивану в глаза. – Я не понимаю, – тихо сказала она, – просто не понимаю, почему она так относится к тебе. Ведь наши семьи так хорошо дружили, а потом что-то произошло. Ты скажешь мне, что именно? Я бы очень хотела знать. Это годами не то чтобы мучало меня, но сидело, как заноза в душе. Скажи, Иван, пожалуйста!

– Ох, – Райковский вздохнул и наполнил опустевшие бокалы, – ох, для этого надо еще выпить. Черт, я не думал, что мне когда-нибудь придется тебе это рассказывать! И, Марьяна, – он потянулся вперед, накрыл ее ладонь своей, точно так же, как за несколько дней перед отъездом, уговаривая отправиться на Крит. – То, что я тебе сейчас скажу, будет для тебя, наверное, очень неприятным. И если б была моя воля, ты бы этого никогда не узнала, потому что ты не тот человек, которому нужна подобная грязь, но…

– Иван, о какой грязи идет речь? Я думала, дело в какой-то ошибке или недопонимании.

– Если бы, – горько усмехнулся Райковский, – если бы дело было только в этом, тогда, я думаю, мы бы, эх… – Он махнул рукой. – Да что там говорить о прошлом… впрочем, мы о нем и говорим. Ладно, не буду я ходить вокруг да около, – он глубоко вдохнул, словно перед прыжком в холодную воду, и четко, раздельно произнес: – Марьяна, наши семьи перестали общаться потому, что твоя мама пыталась соблазнить моего отца.

Повисла пауза. Марьяна была в таком шоке, что даже не понимала, следует ей что-то отвечать на слова Ивана или можно сидеть, застыв, как статуя. Слова не укладывались в голове.

Мама пыталась соблазнить дядю Эдика? Что… что за ерунда?

– Иван, – сказала она, – ты уверен в том, что ты мне сейчас сказал?

– О господи, я предполагал, что это будет трудно. – Иван взъерошил волосы и снова отпил вина. – Честно, я не хотел тебе этого рассказывать, но избегание твоих прямых вопросов тоже выглядит по-идиотски. Если б я не был уверен, зачем я бы стал тебе это говорить? Потому наши семьи и рассорились. Вернее, мои родители перестали общаться с твоими. Не знаю, что сказали тебе. Я не мог простить твоей маме такой подлости, она просто недопустимо себя вела.

– Подожди… пыталась соблазнить – это как? Откуда ты-то об этом знаешь?

– От родителей, конечно! У нас с ними секретов друг от друга не было, и, когда папа с мамой сказали мне, что с Ковалевыми мы больше общаться не будем, я спросил: «Почему?» И получил ответ. Я был достаточно взрослым парнем для того, чтобы это понять.

– И как же, по-твоему, происходил этот процесс соблазнения?

– Не по-моему, а так, как папа рассказал, – спокойно произнес Иван. – Ты же помнишь, в тот момент он находился на пике карьеры и был очень-очень успешным ученым? Они с мамой оба были успешными. – Он светло, печально улыбнулся, глядя мимо девушки, как будто родители сейчас стояли за спиной у Марьяны и улыбались ему в ответ. – А твоя мама – она всегда была честолюбива и завистлива. Прости меня за эти слова, Марьяна, я знаю, что ты любишь ее и что она – твоя мама, но я не могу не сказать то, что я о ней думаю на самом деле. Она была таким человеком, и, мне кажется, она такой и осталась. Я не знаю, сделала ли она тебе что-то плохое или твоему брату, это ваши семейные дела, но она совершенно точно пыталась сделать плохо моей семье.

– Каким образом? – повторила Марьяна шепотом.

– Она потихоньку подготавливала почву, старалась остаться с отцом наедине, сесть к нему поближе, прижаться, ты же знаешь, как это бывает. И отец – он просто очень увлеченный человек, он некоторое время даже не замечал. Потом заметила мама и удивилась, ей такое поведение Лии Николаевны показалось странным. Она попросила отца понаблюдать за твоей мамой, чтобы понять, что ей нужно и действительно ли моей маме ничего не кажется. Отец исполнил просьбу и удивился чрезвычайно. Лия Николаевна посылала ему однозначные знаки внимания. Потом написала записку, где признавалась в чувствах. А когда он остался с ней однажды наедине, она попробовала просто опрокинуть его на кровать и заняться с ним любовью. Говорила, что ее муж ее разочаровал, а его жена ничего не узнает… Он ей, естественно, отказал, он просто встал, сказал: «Лия, это позор!» – и вышел из комнаты. Папа не хотел общаться с ней больше никогда, хотя она что-то говорила ему вслед о своей неземной любви, но он просто не желал этого слушать. Решил поговорить с твоим отцом, дядей Мишей. Думал, хоть дружба сохранится. А дядя Миша сказал: «Понимаешь, Эдик, она моя жена, я ее больше жизни люблю, и дети у нас…» – и всё папе стало ясно. Вот так вот он мне все рассказал. А потом… Лия Николаевна позвонила одному своему влиятельному знакомому, и у папы начались неприятности на работе. И это тоже не подозрения, а факты. Я потом нашел этого знакомого, уже после смерти родителей, припер к стенке. Он мне сознался в том, что Лия Николаевна делала пакости нашей семье. О некоторых мы даже не подозревали, думали, это случайное стечение обстоятельств. И я просто… Марьяна, извини, я не смог, я был раздавлен тогда. Родители умерли и, мне казалось, оставили меня. Это была полнейшая, нечеловеческая несправедливость. Я не мог судить объективно. А вдруг именно козни твоей мамы привели к папиному инфаркту? Мы никогда не будем знать наверняка. Я понимаю, что ты была ни при чем, никогда не держал на тебя зла, просто твоя семья – она словно стала невидимой. У меня не было ненависти, я понимал, что не хочу мстить твоей маме и не буду, но…