Так что теперь он стоял и слушал, как Преподобный Браун вещает об Эйве и о том, что им следует расстаться с надеждой, будто она исполнит все их просьбы.

– Она – самостоятельная личность, – объяснял Преподобный Браун, – и мы должны позволить ей быть таковой.

Подобные проповеди воспринимались паствой с куда меньшим удовольствием, чем предыдущие. Если он толковал о праве Эйвы на свободу, то другие проповедники твердили о ее долге перед обществом. Якобы теперь, после того как мир узнал о ее способностях, она утратила право на личную жизнь. Они называли это Божественным Понуждением. Ее судьба была предопределена некими высшими силами, и многие считали, что она должна использовать для них свой дар, и неважно, чем это обернется непосредственно для нее.

После каждой такой проповеди, призывающей к терпению, Преподобный Браун терял нескольких прихожан. Одни переметнулись к другим проповедникам, другие решили, что им вообще наставления не требуются: у них-де есть собственное мнение об Эйвиной ответственности перед ними. День за днем Преподобный Браун наблюдал, как неуклонно сокращается его паства.

Ко всему прочему, он до сих пор не знал определенно, что именно о нем думает Мейкон. Он чувствовал, что шериф не слишком-то ему доверяет, видя в нем очередного проходимца, мечтающего использовать его дочь в корыстных целях. На самом же деле Браун хотел куда большего. Как бы это ни выглядело со стороны, он действительно хотел помочь. И потому он с большой неохотой вспоминал о своих планах на сегодняшний вечер. Догадывался, что Мейкон примет его за предателя. Однако Преподобный давно понял, что лучший способ справиться с грозой – заполучить собственную молнию.

– Как вам уже известно, – сказал Браун, когда его проповедь перевалила за середину, – с нами сегодня местный шериф, Мейкон Кэмпбелл.

Собравшиеся захлопали, все глаза устремились к Мейкону. Тот сидел в первом ряду, окруженный дьяконами Преподобного Брауна. Последний тоже смотрел на него.

– У меня для вас есть великая новость, – продолжил тот. – Счастлив сообщить, что после долгих бесед шериф согласился стать прихожанином нашей церкви. И пообещал привести к нам всю свою семью.

Толпа оглушительно взревела. И прежде чем Мейкон сообразил, что происходит, Преподобный Браун спрыгнул со сцены, сунул шерифу под нос микрофон и перед всеми попросил его подняться на сцену. Мейкон так и окаменел. Его кулаки непроизвольно сжались, зубы заскрежетали от гнева. Но на него смотрели тысячи глаз, так что пришлось взять себя в руки.

– Ах ты сукин сын, – зашипел он Преподобному, когда они вместе поднимались на сцену. – Ты что творишь, а?

– Пытаюсь вам помочь, – ответил тот.

Мейкон очутился перед огромной толпой. На него смотрели не только множество глаз, но и телекамеры. Никогда в жизни ему не было так страшно. А Преподобный Браун как ни в чем не бывало стоял рядом с ним на сцене, улыбался и похлопывал его по плечу. Потом, прикрыв микрофон, прошептал в самое ухо Мейкону:

– Есть только один способ выкрутиться. Вам так и так не позволят отсидеться в кустах. Рано или поздно придется занять какую-то позицию, а со мной, по крайней мере, вы будете не одиноки.

Он протянул одну руку в сторону Мейкона, а другую – к толпе, словно приглашая его присоединиться к действу. Коснись теперь Преподобный шерифа, и создалось бы полное впечатление, что он установил связь между ним и орущей, напирающей толпой. У Мейкона закружилась голова.

– Вот и он, – произнес Преподобный Браун.

Его голос, вырываясь из расставленных по сцене динамиков, эхом разносился по округе. Толпа откликнулась ревом и новыми аплодисментами.

– Аминь, – провозгласил Преподобный, беря Мейкона за руку и поднимая ее вверх, словно рефери – руку победителя на ринге.

Люди зашумели еще громче. Сам же Мейкон дрожал, как лист.

– Не бойтесь, – опять зашептал ему Браун и уселся в небольшое кресло, стоящее чуть поодаль.

Мейкон остался один перед толпой. Секунды казались ему годами. Он откашлялся, микрофон подхватил звук, усилил его, динамики оглушительно захрипели.

– Не трусь! – крикнул кто-то.

– Извините, – произнес Мейкон, и опять у него в горле запершило. – Прошу простить мое волнение. – Его голос понемногу окреп. – Но это все… так неожиданно.

– Аминь! – заорал кто-то.

– Как это все произошло? Расскажи! – снова завопили в толпе.

Мейкон пробежался взглядом по человеческой массе, пытаясь угадать, кто задал вопрос, но увидел только море жаждущих лиц.

– Божьей милостью, – ответил он наконец.

Пусть шериф и нечасто посещал церковные службы, однако родился и вырос на юге и точно знал, что нужно говорить.

– Как и многие из вас, – продолжил он, – я не знаю, какое будущее уготовано нам с Эйвой. – Он сделал паузу, ожидая новых рукоплесканий, однако ответом ему была полная тишина, прерываемая лишь шарканьем ног или глухим покашливанием.

– Так что насчет твоей дочери? – выкрикнули из толпы.

– Моя дочь… – начал Мейкон, и его неуверенный голос разнесся окрест.

– Когда она придет в нашу церковь?

Мейкон покосился на Преподобного. Сейчас он его просто ненавидел. А заодно и себя за глупую наивность, за то, что вообще согласился разговаривать с этим человеком, вообразив, будто тот искренне желает ему помочь. Толпа ждала. Мейкон вновь оглянулся на Брауна. Люди проследили за его взглядом и в свою очередь уставились на Преподобного.

Преподобный Исайя Браун поднялся с кресла и направился к Мейкону. В своем отглаженном, вычищенном костюме он выглядел центром порядка в море хаоса. Подойдя, он положил одну руку на плечо Мейкона, а другой как бы невзначай прикрыл микрофон.

– Решать вам. Все будет так, как вы решите, обещаю, – тихо сказал он и убрал ладонь с микрофона. – Ну, так как? Вы присоединяетесь к нам, Мейкон?

В голове у шерифа на тысячу ладов завертелось слово «нет». Можно было просто взять и уйти. Или изобличить этого Преподобного. Послать всех куда подальше и вернуться домой к Кармен и Эйве. Но что потом? Не станет ли только хуже?

Мейкон не видел никакого выхода. Если он сейчас уйдет со сцены, церковь Брауна никуда не денется. А ведь имелись и другие, не говоря уже о прессе и эльдрихах всех мастей, только и мечтающих поставить на Эйве свои опыты. Никто из них не собирался сохранить Эйве ее детство, не желал оставить ее в покое. И Мейкону вновь подумалось, что если других выходов нет, то, может быть, этот – лучший? Может быть, ему надо закрыть глаза и нырнуть в этот шторм?

– Да, – медленно произнес он. – Я к вам присоединяюсь. Мы все к вам присоединяемся.

Преподобный вновь воздел к небу руку Мейкона.

– Замечательно, – прошептал он.

Вокруг гремели овации, и Мейкон почувствовал, что растворяется в них без остатка.