В те годы среди купцов-текстилыциков было принято отправлять своих отпрысков за границу, чаще всего в Европу. Там они знакомились с новейшими достижениями промышленности, уделяя особое внимание текстильной отрасли: посещали фабрики и выставки, завязывали полезные знакомства, а то и наравне с простыми рабочими обучались премудростям текстильного дела под руководством заграничных мастеров. По свидетельству современных исследователей, брат Тимофея Саввича, Захар Саввич Морозов, «…считал необходимым изучать зарубежный опыт в текстильной отрасли, его потомки неоднократно бывали за границей». Глядя на сверстников, Савва Тимофеевич решил воспользоваться этой возможностью и съездить за границу в образовательных целях. Когда именно состоялась эта поездка и сколько времени заняла, пока, к сожалению, не выяснено. Известно лишь, что Морозов-младший покинул родину после получения аттестата об окончании университета, пробыл за границей несколько месяцев и вернулся домой при жизни Тимофея Саввича. Таким образом, поездку надо датировать промежутком между декабрем 1887-го и октябрем 1889 года. Зато сохранились некоторые свидетельства о том, где именно Савва Тимофеевич успел побывать и чем занимался.

Совершенствовать образование он отправился в Англию. Это неудивительно: в ту эпоху Англия была лидером в текстильной отрасли — как, впрочем, и в промышленности вообще. По свидетельству купца Николая Александровича Варенцова, «вся английская промышленность стояла в то время неизмеримо выше, чем промышленность во всех европейских странах; то же можно сказать о культурности английских рабочих, с которыми в то время не могли тягаться рабочие других государств, вследствие чего Англии не приходилось бояться конкуренции кого-либо». Для молодых коммерсантов, желавших отшлифовать свое образование и получить новые навыки, Англия нередко являлась наиболее желанной целью. Поскольку Савва Тимофеевич с раннего детства усиленно изучал английский, проблем в общении с англичанами не возникло.

По свидетельству его внука, Савва Тимофеевич жил и проходил обучение как минимум в двух английских городах: в Манчестере и Кембридже. И то и другое вполне объяснимо. Манчестер в XIX веке являлся мировым лидером среди центров текстильной промышленности. Здесь располагалось множество текстильных фабрик, которые славились качеством выработки тканого материала. В Манчестере С. Т. Морозов «набирался сноровки, опыта у мастеров по ткачеству, прядению, крашению тканей».[146] Иными словами, изучал теорию и практику текстильного дела. Как это происходило, можно понять из воспоминаний другого купца, Петра Ивановича Щукина, который в 1870-х годах также обучался за границей.

В 1875 году П. И. Щукин осваивал теорию фабрикации шелковых тканей, а по окончании этого курса опробовал ее на практике — собственноручно ткал бархат у одного мастера, владевшего несколькими станками. «Работал я у этого мастера с месяц, причем бархат, который я ткал, был очень широкий, вследствие чего выработка подвигалась весьма медленно. Моя работа состояла в том, что я приводил в движение челнок с утком, пропускал железный прутик с желобком и разрезал сплетение ниток особым ножом… По мере выработки бархата он укладывался, чтобы не мялся, в деревянный цилиндр, приделанный к станку».[147] Очевидно, этот этап обучения был необходим, чтобы молодой купец научился разбираться в качестве приобретаемой для продажи мануфактурной продукции, и Савва Тимофеевич его также проходил. По собственному свидетельству Морозова, в Манчестере он «работал… на текстильной фабрике». Помимо практики промышленного дела обучался Савва Тимофеевич и теории. В Кембридже он совершенствовал свои познания по химии: слушал лекции наравне с другими студентами, «собирался защищать в Кембридже диссертацию по химии, — я ведь специалист по краскам, патенты имею, — но не вышло из меня ученого». В связи с семейными обстоятельствами Савва Тимофеевич был вынужден опять — на этот раз навсегда — прервать обучение и вернуться на родину.

Морозов окончательно отказался от научной карьеры и посвятил свою жизнь фабрике. Однако тоска о несбывшейся мечте по временам всё же будоражила его, заставляя чувствовать, что он находится не совсем на своем месте. Максим Горький, описывая одну из своих первых встреч с Саввой Морозовым, рассказывал: «Кто-то сказал мне, что он учился за границей, избрав специальностью своей химию, писал большую работу о красящих веществах, мечтал о профессуре. Я спросил его: так ли это?

— Да, — с грустью и досадой ответил он. — Если б это удалось мне, я устроил бы исследовательский институт химии. Химия — это область чудес, в ней скрыто счастье человечества, величайшие завоевания разума будут сделаны именно в этой области».[148]

Обычно ипостась ученого дремала в купце, но в самые неожиданные моменты она пробуждалась. Это происходило во время фабричной работы, когда необходимо было заняться красителями для тканей, — и в те моменты, когда дела театра требовали творческого подхода. В очерке о крупном купце-миллионщике, нижегородце Н. А. Бугрове тот же Горький описывал обед, на котором присутствовали сам Алексей Максимович, Бугров и Морозов. «Бугров уже сидел в отдельном кабинете у накрытого стола, два официанта в белом, как покойники в саванах, почтительно и молча суетились, расставляя тарелки с закуской… Сабва был настроен нервно и раздраженно; наклонив над тарелкой умное татарское лицо, он торопливо, дробной речью, резкими словами стал передавать рассказ какого-то астраханского промышленника о том, как на Каспии истребляют сельдь, закапывая в песок берегов миллионные избытки улова.

— А из этого можно бы приготовить прекрасный удобрительный тук, рыбью чешую превратить в клей…

— Все ты знаешь, — вздохнув, сказал Бугров.

— А вот такие, как ты, сидят идолами на своих миллионах и ничего не хотят знать о нуждах земли, которая позволяет им сосать ее. У нас химическая промышленность не развита, работников для этого дела нет, нам необходимо устроить исследовательский институт химии, специальные факультеты химии нужны».[149] В Савве Тимофеевиче говорил не теоретик, а практик, превосходный знаток своего дела. Впоследствии он начнет претворять свою программу в жизнь, но, к сожалению, не успеет ее реализовать в полной мере.

Есть люди, которые заняты своим делом — тем, которое полностью отвечает их устремлениям и позволяет в наибольшей мере раскрыться их талантам. Эти счастливцы легко шествуют по уготованному им пути, нередко принимая выпавшие на их долю лишения как должное: наградой за все страдания служит редкая возможность заниматься любимым делом. Савва Тимофеевич такой возможности оказался лишен. Это был человек, вечно сомневающийся, тем ли, чем надо, он занят, вечно стремящийся к некоей смутно угадываемой и постоянно ускользающей, как радуга, цели. Вечно жалеющий, как Егор Булычов: «Жил я мимо настоящего дела». Но всё это придет потом. А в самом конце 1880-х годов Савва Тимофеевич был полон кипучей энергии. На уме у него, помимо Никольской мануфактуры, помимо химии и ученых степеней, были и другие, не менее важные дела. В ряду этих дел едва ли не первое место занимала женитьба.