лишь через пять лет, чем ограничиваться конкретными рамками одного года. Госплан и ВСНХ создавали альтернативные планы, противоречащие друг другу в прогнозах дальнейшего промышленного развития и служившие причиной многочисленных споров. Контрольные цифры на 1926―1927 годы были гораздо полнее, чем в 1925 году, и свидетельствовали о некоторой осторожности. Однако интересы Госплана переместились в сферу разработки пятилетнего плана, что сулило гораздо больший успех; установился порядок, согласно которому контрольные цифры должны быть привязаны к этому гипотетическому плану. Было дано распоряжение разрабатывать рабочие планы (их называли производственно-финансовыми) для различных отраслей промышленности на основе контрольных цифр. Постепенно складывалась структура планирования.

В этот момент в Госплане проявились резкие разногласия между двумя группировками, именуемыми «генетической» и «телеологической» школами. Интересно, что к первой в основном принадлежали беспартийные экономисты, многие из них — бывшие меньшевики, ныне служащие Госплана, а ко второй — члены партии и те экономисты, которые чутко реагировали на изменения партийной линии. «Генетики» считали, что плановые цифры должны основываться на «объективных тенденциях» экономической ситуации. «Телеологи» утверждали, что решающий фактор в планировании — цель, которая ставится, и что одна из задач планирования — изменение экономической ситуации и ее тенденций. Основой плана, по их мнению, были директивы, а не прогнозы. Такой подход переводил планирование из экономической плоскости в политическую. Разумеется, во всех видах планирования присутствовали оба аспекта, и принятие решений зависело от достижения какого-то компромисса между ними. На деле «телеологи» склонны были отрицать законы рыночной экономики и уверяли, что их можно преодолеть, принимая практические меры, а это означало, что они обращали гораздо меньше внимания на политику уступок крестьянству. Такая позиция была прямым вызовом нэпу, хотя это признавалось крайне редко. В дальнейшем суть «телеологического» подхода сводилась к укреплению веры в то, что при достаточной решимости и энтузиазме никакие плановые задания не окажутся недосягаемыми. Эти настроения господствовали при подготовке окончательного варианта первого пятилетнего плана.

Отождествление планирования с индустриализацией было явным с самого начала. Подспудным мотивом и движущей силой планирования было стремление развить советскую промышленность, догнать Запад, сделать Советский Союз экономически независимой страной, которая могла бы на равных противостоять капиталистическому миру. Предстояло создать промышленность, не уступающую промышленности Запада. На XIV съезде партии в декабре 1925 года был безоговорочно принят принцип приоритета производства средств производства над производством потребительских товаров. Это означало необходимость крупных капиталовложений в тяжелую промышленность, что не сулило немедленных выгод потребителю. Чтобы создать резервы для капиталовложений внутри самой промышленности, был введен режим экономии на себестоимость продукции, что осуществлялось в рамках планирования. Однако поскольку другие возможности снижения себестоимости были ограничены, режим экономии тяжелее всего сказался на рабочих; производительность труда следовало повышать, в противном случае заработная плата могла понизиться. В то же время делались настойчивые попытки снизить розничные цены с помощью декретов. Но это привело к росту нехватки товаров по государственным ценам, и потребитель, особенно в сельской местности, оказался предоставленным на милость частного торговца, который при нэпе все еще процветал. Тяжести и неудобства, связанные с планированием в промышленности, постепенно становились очевидными.

Вначале никто особо не уделял этим проблемам внимания. Стоимость индустриализации еще не была полностью подсчитана. В июле 1926 года, в самый разгар споров относительно масштабов капиталовложений в промышленность, умер Дзержинский, бывший председатель ВСНХ; его преемник Куйбышев оказался пламенным защитником того, что впоследствии получило название «форсированной индустриализации». Подобные настроения пока сдерживались тем, что объединенная оппозиция Троцкого и Зиновьева постоянно настаивала на ускорении темпов индустриализации: как раз в это время оба они были осуждены Сталиным и Бухариным как «сверхиндустриализаторы». Во второй половине 1926 года два лагеря разделяли не столько разногласия во взглядах на то, насколько желанной является индустриализация и насколько быстрыми темпами ее следует развивать, сколько оптимистическая уверенность большинства, не разделяемая оппозицией, в том, что этих целей можно добиться без особого напряжения сил, в частности крестьянского сектора. Критические выступления оппозиции приглушались обвинениями в неверии в советскую власть или в мощь рабочего класса. Именно тогда были одобрены два крупнейших проекта: Днепрострой — сооружение громадной плотины на Днепре и Турксиб — строительство железной дороги, которая должна была соединить Среднюю Азию и Сибирь (см. с. 158, 160).

Оптимизм последних месяцев 1926 года сменился серьезным беспокойством, когда следующей весной и летом враждебность Запада могла разразиться блокадой СССР или войной. Но это изменение в настроениях вовсе не затормозило процесса индустриализации. Напротив, решимость сделать Советский Союз независимым государством, способным противостоять враждебному капиталистическому миру, укрепилась. Один за другим подготавливались и распространялись проекты планов, и голоса тех, кто протестовал против нереальности осуществления поставленных целей, потонули в хоре призывающих к более энергичным действиям. За «режимом экономии» последовала кампания за «рационализацию производства» — этим термином охватывался целый ряд мер давления на рабочих и мастеров, чтобы увеличить производительность и снизить себестоимость труда. Рационализация в ее различных формах могла увеличить производительность труда, то есть выпуск продукции на одного рабочего. Это осуществлялось за счет ужесточения организации труда как в управлении, так и в цехах, концентрации производства в наиболее эффективных подразделениях, стандартизации продукции и сокращения ее ассортимента. Этого можно было добиться при более действенном и экономичном использовании существующих заводов и техники. Кроме всего прочего, этого можно было добиться путем модернизации и механизации процесса производства, в чем СССР весьма сильно отставал от крупных промышленных государств. Начиная с 1926 года все эти методы рационализации применялись весьма широко и привели к некоторому снижению себестоимости продукции. Но в стране, подобной СССР, с ограниченными денежными ресурсами возможности снижения себестоимости были весьма ограниченными. В частности, механизация промышленности — самый главный источник ее рационализации — в этот период зависела в основном от импорта техники, а также и весьма часто от наличия в составе персонала иностранных специалистов, которые обучали советских рабочих, как пользоваться этой техникой.

Все эти условия означали, что в СССР производительность труда зависела от физической силы рабочих гораздо больше, чем на Западе. Производительность труда приходилось поднимать главным образом за счет более тяжелого физического труда, большей отдачи каждого рабочего и более жесткой дисциплины. И чтобы добиться результатов, применялись любые формы убеждения и принуждения.

Планирование с вытекающими из него последствиями в других отраслях экономики также внушало тревогу и принималось с крайней неохотой. На протяжении 1927 года еще оставался в силе культ крестьянина, за который так ратовал Бухарин; влияние Наркомзема, хотя уже ослабло, все еще тормозило сторонников планирования. Наркомфин по-прежнему встречал в штыки идею о предоставлении неограниченных кредитов для расширения индустриализации и вел ожесточенную битву против «диктатуры промышленности»,