Займемся для начала первой чертой, которую путают со второй, иногда по ошибке, иногда по недосмотру. Под двусмысленным выражением факта подразумевается способность некоторых существ изменять ход дискуссии, нарушать дискурсивный порядок, вступать в противоречие с привычками, затруднять определение плюриверсума, которое мы хотели бы сохранить. Если использовать выражения из предыдущей главы, в этом первом значении факты указывают на существование неожиданных акторов•, в ходе некоторой последовательности событий изменяющих перечень посредников, которые до этого момента определяли привычки коллектива. Если факт причиняет неудобства, то от этого он не перестает быть объективным, достоверным или неоспоримым. Напротив, он действует, причиняет неудобства, усложняет, заставляет высказываться, возможно, вызывает оживленную дискуссию. Внешняя реальность, как мы уже поняли, означает две совершенно различные вещи, которые нельзя больше путать, и, более того, их необходимо поместить в две ячейки: одна их которых содержит усложнение, а вторая – унификацию. Именно из первой свежие факты появляются в лаборатории, на переднем краю исследования, имея вид существ с неопределенным статусом, которые хотят, чтобы их принимали в расчет, но о которых неизвестно, являются ли они серьезными, стабильными, ограниченными, присутствующими, а не будут в результате другого эксперимента, другого испытания распылены на множество артефактов, сократив число тех, чье существование что-то значит. На этом этапе, если можно так выразиться, пропозиции только выдвигают свою кандидатуру на совместное существование и подвергаются испытаниям, результат которых пока неизвестен (103). Скажем, что под именем факта новые существа появляются и озадачивают• тех, кто их обсуждает.

Когда мы настаиваем на упрямом характере фактов, мы хотим быть уверенными, что их число нельзя произвольно сокращать, чтобы облегчить нам задачу и упростить процесс достижения согласия, избегая дискуссии. Когда мы говорим: «Факты налицо, нравится нам это или нет», то это не означает, что мы стучим кулаком по столу, пытаясь избежать социального конструктивизма, а сообщаем о чем-то куда более обыденном, менее воинственном и совсем не окончательном. Мы не хотим, чтобы наши собеседники, заранее ограничивая перечень миропорядков, избегали таким образом риска, ставящего под угрозу наше повседневное существование. Сформулируем это первое требование в виде категорического императива: ты не будешь сокращать число пропозиций, которые необходимо принимать в расчет в ходе дискуссии.

Что нам теперь делать с другой чертой, которая случайно оказалась в одной ячейке с «фактами»? Она определенно ничем не напоминает первую, поскольку делает акцент на несомненности объективного факта, который закрывает дискуссию или, по крайней мере, переводит ее в другое русло, на другие темы, например, на тему ценностей. Озадаченность не является устойчивым состоянием, как и ученый спор. Как только кандидаты из числа новых, признанных, прошедших согласование, легитимных существ оказываются допущены в круг пропозиций с более продолжительной историей, они превращаются в естественные состояния, очевидности, черные ящики, привычки, парадигмы. Никто больше не оспаривает их положение и значимость. Они зарегистрированы в качестве полноценных участников жизни коллектива. Они теперь причастны к природе вещей, здравому смыслу, общему миру. Их больше не обсуждают. Они выступают в качестве бесспорных предпосылок для бесчисленных рассуждений и доводов, которые могут зайти достаточно далеко. Если мы все еще стучим кулаком по столу, то не для того, чтобы кого-то озадачить, а для напоминания о том, что «факты налицо, и это упрямая штука!» Как мы должны определить состояние, когда факты становятся бесспорными? Скажем, что пропозиции учреждены (104).

Когда мы настаиваем на достоверности фактов, то требуем от наших собеседников, чтобы они прекратили оспаривать положение дел, которое теперь имеет твердые границы, четкое определение, пороги, фиксированные привычки, одним словом – сущность•. Сформулируем это второе требование в виде еще одного императива: как только пропозиции учреждены, ты больше не будешь оспаривать легитимность их включения в жизнь коллектива.

Эта формула может показаться странной, однако она прояснится довольно скоро, как только мы выпотрошим концепт ценности. В любом случае мы уже понимаем, почему упаковка, содержащая факты, была так плохо запечатана: под одной и той же оберткой скрывались две совершенно разные операции, первая из которых давала ход дискуссии, а другая ее прекращала. Неудивительно, что мы никогда не понимали эксперта, который стучал кулаком по столу из-за «упрямых фактов»: его поступок мог означать как озабоченность, так и уверенность, нечто спорное и бесспорное, необходимость провести исследование и прекратить поиски! Первая операция также направлена на умножение числа существ, с которыми нужно считаться, доводя до максимума озадаченность задействованных акторов, как и вторая на то, чтобы обеспечить собранным пропозициям максимальную продолжительность, прочность, согласованность, когерентность, уверенность, чтобы никто больше не мог придираться по мелочам и приводить их в замешательство. В этом и заключалась жалкая уловка Пещеры: так как слово «факт» могло означать нечто самое слабое и самое мощное, наиболее спорное и наиболее бесспорное, внешнюю реальность в зачаточном состоянии и внешнюю реальность в состоянии учреждения, то было достаточно просто смешать оба термина, перескакивая от одного к другому, чтобы избежать любых процедур и покончить с общественной жизнью, угрожая ей реальностью, которая заставит ее замолчать.

Теперь нам нужно разорвать путы, которые удерживают вместе противоречивые требования, содержащиеся в понятии ценности. Что на самом деле хотят сказать, утверждая, что необходимо продолжать дискуссию о ценностях даже после того, как факты уже известны? Чего добиваются, используя неудачное выражение «должно быть», которое обязано стать для «того, что есть» новым образцом? Что за непреложную необходимость пытаются выразить столь неловким способом?

Под обращением к ценностям прежде всего подразумевается, что другие пропозиции не были приняты в расчет, с другими существами не посоветовались, хотя они также имели право высказаться по этой проблеме. Всякий раз когда начинается спор о ценностях, речь идет о расширении списка участников дискуссии. При помощи фразы «Имеется одна этическая проблема» мы выражаем свое негодование, утверждая, что сильные мира сего забыли принять во внимание некоторые ассоциации людей и нелюдéй; мы обвиняем их в том, что нас поставили перед фактом, приняв решение слишком быстро, в слишком узком кругу, мало с кем советуясь; мы возмущаемся, что они упустили, забыли, запретили, не признали, отвергли определенное количество голосов, которые, если бы к ним прислушались, могли бы существенно изменить определение фактов или направить дискуссию в иное русло. (Напомним, что право голоса теперь принадлежит объединениям людей и нелюдéй и что нетвердые голоса иных выступающих значат столько же, сколько голоса тех, кто наделяет их даром речи, см. вторую главу.) Таким образом, взывать к ценностям значит сформулировать требование предварительной консультации•. Нет, с одной стороны, тех, кто определяет факты, а с другой – определяющих ценности, тех, кто говорит об общем мире•, и тех, кто говорит об общем благе•: есть узкий и широкий круг; есть те, кто втайне собирается, чтобы объединить то, что есть, и те, кто публично заявляет, что они способны внести путаницу в обсуждение Республики•. Если упрек состоит в том, что мы забыли о некоторых фактах или некоторых ценностях, его можно перевести фразой: «Некоторые голоса отсутствуют в списке» (105).