– У меня нет слов…

Астра не сводила с картины глаз, замечая все новые и новые подробности: летящие открытые мазки, прозрачность и чистоту красок, густые тени, легкую шелковистость локонов женщины, внутреннее свечение ее тела, атласный блеск кожи, мягкие завитки лобка… А что это над ним? Бабочка?

Астра сделала шаг вперед и наклонилась. Никакой ошибки! Над золотом лобка расправила пестрые крылья большая бабочка. Интересный художественный прием…

– Мне не показалось? – спросила она. – Это бабочка?

– Бражник, – объяснил Домнин. – У модели здесь татуировка… я решил сохранить ее. Пусть все будет как в натуре.

– Татуировка? – еще больше удивилась Астра.

– Ну да, бабочка семейства бражников. У нее характерный вид.

– Значит, образ золотой богини создан не вашим воображением? Вы писали ее с натуры?

– Конечно! А о чем же я вам толкую? Чтобы заполучить такую натурщицу, я разыграл сцену в жанре ужастика и напугал ее до смерти. Надеюсь, ради этого шедевра она меня простит… потом, когда ей будут рукоплескать и поклоняться. Знаете ли, вибрации страха заставляют тело и душу трепетать, придают особую выразительность движениям, дыханию, порождают внутреннюю дрожь, от которой звенит каждая клеточка. Вибрация – это стержень образа! Не краски, не сюжет и даже не мастерство живописца. Именно вибрация! Страх смерти обостряет чувственность до предела, заставляет ее извергаться… Вы когда-нибудь наблюдали извержение вулкана? Хочется смотреть, не отрываясь. Человека необъяснимо влечет к опасности и смерти. Эрос и Танатос неразлучны! Почему мужчин во все времена привлекали роковые женщины? Все тот же страх, который превращает обычные ощущения в огненную бурю.

– Танатос – это…

– Смерть , вы правильно подумали. – Домнин вздохнул и развел руками. – Не принимайте меня за маньяка. Натурщица ушла отсюда живая и здоровая. Я всего лишь запечатлел ее на этом холсте. Вы первая его увидели. Это Мандрагоровая дама… Афродита, рожденная не из пены морской, а из тьмы и света… Я хочу еще кое-что подправить, прежде чем выставить работу на суд публики. Да и название пока не созрело. Возможно, я дам ей имя «Даная», возможно, какое-то другое.

Он бережно, как живую, накрыл золотоволосую красавицу тканью, спрятал от чужих глаз.

– Перерыв окончен. Нам пора браться за дело.

Астра уселась на свое место, художник встал у мольберта, провел пару линий, хмыкнул.

– Вы попали в точку насчет Рембрандта. Он ведь тоже писал Данаю…

– А Кипренский?

– Не припоминаю. Кстати, в Риме с Кипренским произошла зловещая и загадочная история. Хотите, расскажу? – Не дожидаясь ответа, он продолжил: – Под влиянием Вечного города Кипренский задумал написать картину «Анакреонтова гробница» и долго подбирал натурщицу, красивую черноволосую итальянку. Наконец его поиски увенчались успехом. Кипренский начал рисовать, но одним солнечным утром женщину обнаружили мертвой. Кто-то накрыл ее холстом, облил скипидаром и поджег. Вскоре заболел и умер слуга Кипренского. Расследование зашло в тупик. Художник утверждал, что натурщицу убил слуга, а слугу допросить было, как вы понимаете, невозможно. О Кипренском поползли злые слухи. Жители города открыто говорили, что с натурщицей расправился художник, а не слуга. Друзья отвернулись от него, соседи шептались за его спиной… Пришлось уезжать в Париж, оттуда обратно в Россию, в Петербург.

Домнин замолчал и сосредоточился на работе. Астра обдумывала историю о Кипренском и убитой натурщице.

– Что же, истина так и не была установлена? – спросила она.

– Кажется, нет. Легче всего обвинить художника, приписать ему любое злодейство. Ведь гениальность сродни безумию. Ни для кого не секрет, что люди искусства особенно подвержены дурным страстям: они то переживают лихорадочный подъем, то впадают в депрессию, то пьют или принимают наркотики, то стреляются. Вспомните Модильяни, Хемингуэя, Мэрилин Монро…

– Печальный перечень. Но зачем было Кипренскому убивать женщину, которая ему позировала?

– Во-первых, неизвестно, кто лишил жизни красавицу-итальянку. Во-вторых, творчество – сплошная метафизика и непредсказуемость. Мало ли кем вообразил себя художник во время сеанса и кого увидел в натурщице! – Домнин сделал выразительный жест рукой и улыбнулся Астре. – Я вас испугаю своей болтовней, и вы больше не придете.

– Вы же не Кипренский, – поежилась она.

– Надеюсь! Ну… наше время подходит к концу. Извините, – сухо произнес он, – начальный вариант портрета я не показываю… Это не в моих правилах.

Астра скорчила расстроенную мину.

– Так и быть, в следующий раз вы сможете удовлетворить свое любопытство, – смягчился художник.

И тут в ее уме молнией вспыхнула догадка.

– Меня мучает вопрос: кто послужил моделью золотоволосой Афродиты? – с мольбой произнесла она. – Не смогу уснуть, если вы не скажете.

Домнин понимающе кивнул.

– Я бы тоже не смог. В общем, секрета нет, невольной натурщицей послужила моя… родственница. Александрина, вдова моего отца.

«Родной матерью она ему быть никак не может, – сразу сообразила Астра. – Слишком молода. Выходит… мачеха?»

Домнин продемонстрировал отменную учтивость – подал шубку, распахнул дверь, сказал на прощанье:

– О времени следующего сеанса я вам сообщу по телефону.

На улице падал редкий снежок. Тусклое солнце едва пробивалось через пелену облаков. На деревьях, нахохлившись, сидели откормленные галки. Городской пейзаж в черно-белых тонах дополняли розовыми и желтыми пятнами блеклые фасады домов.

Добравшись до квартиры, Астра поспешно сбросила мокрую от снега одежду, сапожки и босиком побежала в спальню – доставать зеркало. Можно было в него не заглядывать – перед внутренним взором так и стояло запрокинутое лицо Афродиты-Данаи, в ореоле огненных кудрей…

– Не тебя ли видела Дина Никонова тем роковым вечером накануне смерти своего мужа? – прошептала она отражению в зеркале.

Красавица молчала, то ли проступая на зыбкой зеркальной поверхности, то ли помещенная туда воображением Астры.

Инга Теплинская, томимая ужасным предчувствием, с трудом уснула.

Всю ночь ей снилась Юдифь в богато изукрашенном шатре полководца Олоферна. На золотых блюдах – остатки изысканных яств, в драгоценных чашах чернеет неразбавленное вино. Под глазами красивой еврейки залегли тени; ее тело еще помнит жаркие лобзания, тяжесть объятий и страстное содрогание, смертоносное для спящего на пышном ложе любовника. Добродетельная вдова вынимает из ножен меч жестокого и непобедимого воина, с плотоядным наслаждением наносит удар, отделяя голову от могучего торса, берет ее за волосы и заглядывает в безжизненные глаза…