«Ты про Дворец клопов? – спросил Морри. – Этот старый притон был немыслимо грязен, ведь его шесть лет назад снесли».

«Грязен, надо же, – произнес я. – Это был памятник. Авраам Линкольн остановился там по пути в…»

«Хорошо, – сказал Морри. – Ты шути свои шутки, а я буду веселиться по-своему». Он постучал по стеклу, отделявшему нас от шофера. «Пусть это будет первая остановка, водитель, а затем отвезите меня к Лонерган-билдинг. Оно от нас на таком же расстоянии, что и твоя цель, только в другом направлении. Здание достроят не раньше, чем через пять лет. Ну что ж, посмотрим; ты заплатишь за обратную дорогу, когда будешь выходить, не так ли? Я позабочусь о своей части расходов».

Я сказал «нет», ему следовало оплатить обратный путь, по крайней мере, я так думал; мы еще некоторое время об этом спорили, а затем перешли к другим темам, и ни один из нас не заметил, что такси тотчас тронулось с места, как будто водитель точно знал, куда нас везти. По правде сказать, я ничего не замечал до тех пор, пока такси не остановилось. Тогда водитель повернул к нам голову на гибкой шее и произнес: «Вот вы и на месте, сэр».

Я вышел не задумываясь; мне показалось, что воздух в Белльвью был чистым, хотя над долиной висел слишком густой туман. Я услышал, как Морри крикнул: «Доброй ночи, Гил!» Потом дверь такси захлопнулась, и я остался в одиночестве на тротуаре. Тут я заметил, что улица была вымощена булыжником, а тротуар застелен каменными плитами.

Понимаете, я выпил довольно много – ну, я об этом говорил… И мне только в то мгновение пришло в голову: куда же, черт побери, завез меня проклятый таксист. Я обернулся, и прямо передо мной обнаружился большой, давно знакомый фасад, изукрашенный железным орнаментом. Надпись на фасаде гласила: «Отель Барклай». За дверным стеклом можно было различить слабый отблеск света, достаточно ясно намекавший, что внутри кто-то есть, хотя я не заметил оживления, которое было бы обычно для такой большой гостиницы.

У самых дверей я испытал приступ нерешительности. Мне, как и всем прочим, было известно, что уже не существовало никакого Барклай-отеля, и во всем этом деле должно быть что-то сомнительное. Но я огляделся по сторонам и не сумел разглядеть ничего, кроме нескольких уличных фонарей, тускло светивших в тумане; не было слышно ни звука. Кроме того, после вечеринки я нетвердо держался на ногах, и все, чего мне хотелось, – улечься в постель и отложить все вопросы на потом.

Так что я скорчил, как говорится, решительную мину, подошел к двери несуществующего «Барклай-отеля» и открыл ее. Внутри, при слабом освещении, я сумел разобрать, что нахожусь в обычном вестибюле гостиницы, уставленном стульями и столами. Мебель красного дерева относилась к ранней Викторианской эпохе, с тяжеловесными толстыми ножками и обилием изгибов, но без растительного орнамента, вошедшего в моду в конце правления Виктории.

Посреди холла находился обычный гостиничный стол, где было место для клерка. На столе стояла масляная лампа, но свет был приглушен, и лампа почти не освещала помещение. От нее исходил сильный неприятный запах, и я опознал этот тип ламп; такими пользовались, когда освещали помещения китовым жиром. Единственным звуком, который я услышал, оказалось слабое бульканье – как будто кому-то только что перерезали горло.

Я перепугался поначалу, а потом понял, что это всего лишь храп ночного портье, свернувшегося в дальнем уголке за столом, за окошечком кассира. Я не смог дотянуться до портье и разбудить его, но возле лампы обнаружился небольшой колокольчик, и я позвонил.

Клерк несколько раз тряхнул головой, приподнялся и произнес: «Чего пожелаете, сэр?» Это был молодой парень с сальными волосами; небольшие бакенбарды уже ясно обозначились у него на лице. Он носил старомодную плотную рубаху и жилет, но обходился без пиджака, воротничка или галстука.

Я сказал: «Я хочу комнату на ночь».

Он осмотрел меня с головы до ног с некоторым любопытством – только потом я понял, что моя одежда заинтересовала его точно так же, как его одежда удивила меня, – но потом подтолкнул ко мне журнал регистрации вместе с чернильницей, к которой крепилась деревянная подставка для ручек. Он сказал: «Могу предложить вам номер 207 за семьдесят пять центов или номер 311 за доллар. Там есть гостиная».

Было уже слишком поздно для того, чтобы уходить, и я чувствовал себя таким сонным, что уже не думал, в каком клоповнике оказался. В общем, я сказал: «Возьму 311-й».

Клерк приподнялся и посмотрел, нет ли у меня с собой багажа. «Деньги вперед, если позволите», сказал он.

Этого следовало ожидать. Я вытащил купюру из бумажника и передал ему. Он уже потянулся за сдачей, но тут замер, включил лампу посильнее и еще раз посмотрел на деньги.

«Что же это такое, а?» – спросил он.

«Купюра в пять долларов. А по-вашему, что это такое?» – заметил я.

– Никогда ничего подобного не видел, – сказал он и косо посмотрел на портрет Линкольна. «Это кто? – Он, прищурившись, разобрал подпись. – Ммм… Линкольн. А, этот либеральный конгрессмен. Серия 1934. Ну, меня этим не одурачишь… о, я угадал! Хорошая реклама, ха, ха, ха, очень забавная!»

Я не хотел с ним спорить, поэтому сказал: «Он собирается выставить свою кандидатуру на выборах» и порылся у себя в кармане. К счастью, я уже много лет носил с собой старый серебряный доллар – на удачу. Это было все наследство моего дедушки, единственная вещь, которую он оставил. Клерк катнул монету по столику, чтобы проверить ее по звуку, с некоторым подозрением осмотрел доллар, а потом взял лампу.

«Идите за мной», – сказал он и повел меня по коридору; потом мы поднялись по двум пролетам лестницы к номеру 311. Он показал мне дверь, вручил ключ, зажег спичку, которая ярко вспыхнула и зашипела, и поднес ее к газовой горелке. Загорелся маленький желтый огонек.

«Вам известно это правило, не так ли, сэр?» – спросил он, указав большим пальцем на листок, приколотый к двери изнутри комнаты. Там крупными буквами было написано: НЕ ГАСИТЕ ГАЗ!

«Несомненно», – сказал я.

Он все равно объяснил: «Здесь разные люди ошиваются, некоторые ни разу не видели газового освещения и не знают, как оно работает». Он все мне показал.

«Да, я знаю, – ответил я, зевнув, и вручил ему четвертак на чай.

Он посмотрел на монету и сказал: «А вы не ошиблись, сэр?»

«Я так не думаю, – ответил я. – В чем дело?»

«Но это же четверть доллара».

«Я знаю, – сказал я. – Это тебе».

«О, спасибо, сэр», – сказал он и удалился.

Я избавился от одежды и улегся в постель. Проснулся я от громкого стука – где-то сильный ветер хлопал ставнями. Комната была по-прежнему погружена в темноту, потому что ставни на окнах оставались закрытыми. У меня началась обычная с похмелья жажда, а воду я смог обнаружить лишь в одном месте – в кувшине, который всю ночь стоял возле умывальника. Но я все-таки сделал большой глоток теплой воды, а потом подошел к окну и распахнул ставни. Уже давно рассвело – мне показалось, что время шло к полудню. Осмотревшись, я решил, что с городом случилось нечто странное: не было ни высоких зданий, ни автомобилей, ничего похожего. Как будто чертова декорация для фильма по роману Диккенса; и на фоне этой декорации бродили актеры – женщины в широких длинных юбках и мужчины в долгополых одеяниях и высоких соломенных шляпах.