— В этом-то все и дело, — сказала она. — В живописи. Я не… Я ничего не смогла сделать. Есть эскизы. Некоторые очень подробные. Мне не терпится начать. Но в тот момент, когда я беру в руки кисть, я почему-то не могу… Откладываю снова и снова, пока не появляется новая идея. Тогда я пишу новые эскизы, радуюсь и… Раньше я никогда никому об этом не рассказывала.

Очевидно, для нее это была трудная тема. Я видел это по выражению ее лица, читая язык ее тела. Ее стакан почти опустел.

— Хочешь еще пива? — предложил я.

— Думаешь, поможет? Напиться и начать?

— Я имел в виду, что…

— Я знаю, что ты имел в виду, — улыбнулась она.

С моей точки зрения, к этой улыбке почти подошло бы определение «меланхоличная».

— Нет, спасибо, — отказалась она. — Не надо.

— У меня тоже есть проблема, — сказал я.

Лаура посмотрела на меня и ничего не сказала.

— Думаю, у всех есть проблемы, — продолжил я. — Но, возможно, это разговор для другого времени. Я решаю свои проблемы с помощью математики.

— Все свои проблемы?

— Да.

— Это… интересный способ мышления. Но я не вижу, какое отношение имеет ко мне математика, когда я смотрю на стену в Парке приключений и просто… смотрю на нее. Она лишает меня сил.

— Поскольку ты смотришь на стену, — сказал я, — примем ее за неизвестную переменную. Стена — это икс.

— Стена — это икс?

Я кивнул.

— В этот момент я бы сделал шаг назад. Посмотрел бы, какая информация мне доступна, каковы условия задачи. Я подумал бы: сталкивался ли я с той же задачей раньше? Или с той же задачей в другой форме? Если я не могу решить всю задачу, могу ли я решить ее часть? Дает ли решение части задачи ключ к решению следующей части?

Лаура ничего не говорила, но вроде бы внимательно слушала.

— Я выбрал бы эскиз, с которым меньше всего трудностей. Затем мысленно разделил бы эскиз на несколько частей и прикинул, какую часть легче всего написать. Затем составил бы простейший план. Изучил бы его и привел в исполнение, особенно не задумываясь. Таким образом я получил бы в свои руки новый инструмент, с помощью которого затем попытался бы решить более трудную задачу.

— В каком-то смысле мне все это известно, — сказала она.

— Вопрос в том, делаешь ли ты так?

— Нет, — помотала она головой.

— С этим математика тоже может помочь. Просто следуй плану.

— И тогда я узнаю, что такое икс?

— Не могу тебе этого обещать, — честно сказал я. — Но основываясь на том, что я знаю и чувствую, особенно в том, что выходит за рамки математики, это не просто возможно. Это более чем вероятно. Как я уже говорил, ты потрясающая.

Мы сидели и молчали.

— Что ты делаешь, когда понимаешь, что в ком-то заинтересован? Ты думаешь об этом человеке тоже как об иксе?

9

Поезд как будто парил в воздухе. В темноте осенней ночи вспыхивали и гасли огни в домах и в офисных зданиях, как будто кто-то кидался ими, пытаясь попасть в поезд. Но он летел вперед, неуязвимый. Часы показывали четверть двенадцатого; щеки у меня горели и подрагивали. Поцелуй в щеку, оставленный Лаурой Хеланто, ехал вместе со мной со скоростью света.

Как ни странно, я не мог мысленно воспроизвести наш разговор хоть в каком-то подобии логической связности. Мой разум представлял собой месиво из коротких цветных калейдоскопических фрагментов, часть которых, перекрывая один другой, без конца повторялась. Я даже чувствовал, что дышу прерывисто, как после бега, хотя я сидел на месте. Я плохо помнил, о чем с ней говорил. Особенно темным оставался момент прощания возле вокзала. Лаура придвинулась ближе ко мне, поблагодарила за вечер, сказав, что он был очень хорошим — в хорошем смысле, — а затем поцеловала меня в щеку, как будто мы находились где-то в Центральной Европе. Я смутно припоминал, что после этого поцелуя что-то сказал о муралах: вроде того, что успех с ними составляет порядка 120 процентов. Не знаю, откуда у меня взялась эта цифра. Это совсем на меня не похоже. Подобные слова скорее звучали бы естественно в устах моего бывшего начальника Перттиля, но я верил, что действительно сказал нечто в этом духе. Я не помнил, как поднялся на платформу и сел в электричку, теперь летящую сквозь ночь.

У меня в голове по-прежнему раздавался голос Лауры, когда мой слух уловил название станции и я увидел вывеску, сияющую белым и синим светом. Мы прибыли в Каннельмяки. Я подпрыгнул и в последний момент успел выскочить из вагона. Спустился по лестнице, изумленный собственным мечтательным настроением. Я чуть не проехал свою остановку. Когда со мной происходило нечто подобное? Ответ: никогда. Мне казалось, что я не иду, а парю над землей, так же, как электричка, с которой я только что сошел.

Ночь была прохладной, но безветренной. У осенних ночей свой особый запах. Они пахнут палой листвой, скукоженной от холода, влажной землей, промытым дождем воздухом. Я бросил взгляд наискосок через улицу, туда, где над дверью моего подъезда светила буква «Н», вообразил себе негодование Шопенгауэра, недовольного моим поздним прибытием, и прикидывал, чем смогу заслужить себе прощение. Я шел по «зебре», когда услышал у себя за спиной звук автомобиля и увидел, как из освещенного буквой «Н» пятачка выступила фигура. Похоже, этот человек стоял там довольно долго и только сейчас сдвинулся с места. Я узнал его, когда капот машины затормозил так близко от меня, что, чуть наклонившись, я мог бы рукой измерить температуру двигателя. Я стоял на «зебре» между А. К. и внедорожником.

В салоне внедорожника по-прежнему сильно пахло лосьоном для бритья. Кондиционер, как и в прошлый раз, гнал к моим ногам ледяной воздух. А. К. не держал меня за руку; он закинул свою мне за голову. Неприятное ощущение. Его кулак мог в любой момент нанести мне удар в шею или схватить ее и сжать. За рулем сидел Игуана. Ночные улицы и дороги были пусты, и он уже не так рьяно придерживался правил ограничения скорости.

Одно ясно: