Море вопросительных, недоумевающих глаз уставилось на Робби.

– Но, маэстро, – робко напомнил Пьер Фремо, штатный солист оркестра, – завтра должен играть я.

– Нет! – отрезал Паоло.

– Но… но…

– Ничего личного, Пьер. Послушай игру Роберта, а потом скажешь, кто выйдет на сцену завтра вечером. Заметано?

Уже через четверть часа Пьер Фремо собирал вещи.

Парень был хорош. Но Роберт Темплтон не принадлежал этому миру.

– Говорю тебе, Паоло, у меня нет на это времени! И я не собираюсь прослушивать какого-то неизвестного гребаного джазового пианиста только потому, что у тебя на него стоит.

Чак Бамбер, глава отдела по отбору музыкантов для «Сони рекордз», отвечал за поиск новых талантов в Европе. В его обязанности также входило подписание с ними контрактов. Тучный громогласный техасец с пристрастием к стейкам на косточке и гонкам за лидером, он был так же неуместен среди парижской музыкальной элиты, как шлюха – в детской. Все в мире классической музыки знали, что у Чака Бамбера нет души. Зато он мог одним взмахом ковбойской шляпы возвысить или уничтожить пианиста.

Паоло Козмичи решил любой ценой свести его с Робби.

– Ты прослушаешь Робби – или я разорву контракт.

– Ладно-ладно, как хочешь! – рассмеялся Чак.

Два дня спустя Дон Уильямс, глава юридического отдела «Сони», в панике позвонил Бамберу:

– Агент Козмичи только сейчас прислал мне факс. Паоло разрывает контракт.

– Расслабься, Дон. Он блефует. Мы уже выплатили ему аванс триста тысяч баксов. Он не может уйти, не вернув деньги. Это нарушение контракта.

– Знаю, – буркнул Дон. – Вчера вечером он перевел деньги.

– Козмичи! Что происходит, черт возьми?

– Я же говорил тебе, Чак. Хочу, чтобы ты послушал игру Роберта. Если отказываешься…

– Да, да, знаю, ты свалишь. Понимаешь, Паоло, ты настоящая гребаная примадонна.

– Так ты послушаешь Роберта?

– Ничего не поделать, придется. Но пусть лучше оправдает мои ожидания! Упругий зад и плоский живот – в отличие от тебя – меня не впечатляют. Если парень не окажется ответом чертову Найджелу Кеннеди[20]…

– Ответом, Чак. Именно ответом.

Роберт подписал с «Сони» контракт на два альбома.

Сочетание таланта, внешности кинозвезды и знаменитой фамилии было мечтой каждого отдела маркетинга. Единственный вопрос заключался в том, какой жанр избрать.

– Я бы хотел, чтобы альбом был джазовым, – заявил Чак Бамбер за бокалом шампанского в своем роскошном офисе, выходившем окнами на Нотр-Дам. – Это более сексуально, чем обычная классическая музыка. С такой шикарной внешностью мы легко можем разрекламировать вас как нового Гарри Конника-младшего[21].

– Нет, – решительно покачал головой Паоло. – Мы не будем играть джаз.

Последнее слово он практически выплюнул, как кусок подгнившего мяса.

– Господи, Паоло, дай же Роберту сказать хоть слово!

– Все в порядке! – кивнул Роберт. – Я ценю ваше предложение, мистер Бамбер, честное слово, ценю. Но доверяю суждению Паоло и хотел бы придерживаться раз выбранного направления. Если не возражаете, я предпочту классику.

– Восемьдесят процентов времени Роберта будет посвящено выступлениям.

– Паоло! – взорвался Чак. – Не гони лошадей, договорились? Он нужен в студии не меньше чем на полгода. И ему следует вернуться в Америку.

– Об этом не может быть и речи.

– Черт бы все побрал, Козмичи! Ты кто? Его продюсер?

– Нет, – просто ответил Паоло. – Я – его жизнь.

И это было правдой.

Следующие пять лет, по мере того как известность Робби росла, а сам он становился настоящей звездой, его связь с Паоло все больше крепла. Они старались составлять графики выступлений таким образом, чтобы как можно больше путешествовать вместе. В разлуке они были неизменно верны друг другу и перезванивались не менее шести-семи раз в день. Паоло был лучшим другом, которого Робби никогда раньше не имел, сильным, любящим отцом, которого он потерял. А Робби был дыханием жизни для циничного, закаленного в житейских битвах Паоло. Его эликсиром юности. Они обожали друг друга.

– Ты серьезно хочешь ехать в Мэн на день рождения какой-то девчонки?

Паоло глотнул кофе и тут же выплюнул его в чашку. Холодный! Без сливок!

– Она не девчонка, а моя сестра. Я люблю ее. Сам знаешь, восемь лет прошло с тех пор, как я последний раз был дома.

– Знаю, дорогой! И знаю почему. Но вспомни также, как отец относится к твоему образу жизни. И ко мне.

Питер Темплтон гордился успехами сына. Но так и не смог примириться с его нетрадиционной ориентацией. Теперь, когда Робби стал знаменит и в интервью с репортерами открыто говорил о своих отношениях с Паоло, недовольство Питера только усилилось.

– Конечно, это твоя жизнь, – ворчал он во время крайне редких телефонных звонков сына. – Но не понимаю, почему ты выставляешь это напоказ?

– Я люблю его, па. В точности как ты любил маму. Не стеснялся же ты выставлять свои чувства напоказ?

Питер пришел в бешенство:

– Твоя связь с этим человеком не выдерживает никакого сравнения с моей любовью к твоей матери. И если ты считаешь иначе, это показывает, насколько далеко от курса отклонился твой моральный компас. Я сделал ошибку, позволив тебе уехать в Париж.

Паоло никогда не пытался встать между Робертом и его семьей. Да ему это и не понадобилось. Отношение Питера к сыну и огромная занятость Робби все больше увеличивали пропасть между ними.

– Я еду не ради отца. Я делаю это ради Лекси, – продолжал Робби.

– Но Лекси каждое лето приезжает к нам. Не можешь устроить вторую вечеринку в Париже, после турне?

Робби покачал головой. Разве может понять Паоло, что значат для него Дарк-Харбор и Сидар-Хилл-Хаус? Да и откуда ему знать? Но пора настала. Он должен вернуться. И день рождения Лекси – самый подходящий предлог.

– Уверен, что не хочешь лететь со мной?

Паоло передернуло:

– Абсолютно. Я люблю тебя, Роберт, очень люблю. Но семейство Блэкуэллов, собравшееся вместе на каком-то Богом забытом американском острове? Вести светскую беседу с твоим отцом-гомофобом? Нет, большое спасибо. Я как-нибудь обойдусь. Отправляйся туда сам.

Гейб Макгрегор вышел из ворот тюрьмы «Уормвуд скрабз» и остановился. Половина седьмого холодного ноябрьского утра. Все еще темно. Легкая морось ледяного дождя оседала на тонком сером шерстяном пиджаке Гейба. И все равно этот момент был самым счастливым в его жизни!