Пока они пили чай, Ребекка рассказывала Кеннету о натягивании холста, его размерах, грунтовке и лакировке, о нанесении первого слоя масла и лессировке[5]. Наконец она отставила чашку и поднялась.

– Хватит разговоров на сегодня. Если меня не остановить, я могу говорить до бесконечности.

Ребекка указала Кеннету на сундук, стоявший у стены.

– Достаньте оттуда несколько предметов и составьте из них натюрморт.

Кеннет открыл сундук и, повинуясь Ребекке, вытащил из него изящный кубок, гипсовый слепок головы античного героя и еще с полдюжины других предметов. Он расположил все предметы на маленьком столике, покрытом темным бархатом.

Ребекка одобрительно кивнула и поставила у стола небольшой мольберт.

– Я заранее приготовила холсты с разной грунтовкой, чтобы вы могли попробовать свои силы.

Она взяла в руки кисть и торжественно протянула ее Кеннету.

– Пора попытаться нанести первый мазок на холст, – сказала она, подбадривая Кеннета улыбкой.

Когда-то ему, новоиспеченному солдату, вот так же протянули ружье. С ним он прошел длинную и трудную дорогу войны. Куда приведет его это орудие труда, которое Ребекка с улыбкой протягивала ему?

С замиранием сердца Кеннет взял кисть из рук девушки.

Пустынная тропа вилась между высокими деревьями, исчезая в туманной дали. С криком «Вперед!» Кеннет отпустил поводья. Лошадь понеслась во весь опор.

На какое-то мгновение Кеннет забыл обо всем на свете, и радостное возбуждение охватило его: добрый конь под седлом, свист холодного ветра в ушах и счастливая бездумность. Он пришел в себя, когда осадил лошадь и повернул обратно к дому Ситона.

Обычно прогулка верхом на лошади сэра Энтони доставляла ему удовольствие и заряжала бодростью на целый день. Сегодня этого не произошло. Вчерашний урок не выходил у него из головы, на сердце скребли кошки. Ничего путного у него не вышло. Писать маслом оказалось труднее, чем он предполагал. Краски были тягучими, густыми и с трудом ложились на холст, не давая желаемого результата. То ли дело акварель, к которой он так привык!

И хотя Кеннет никогда не считал себя талантливым художником, похвалы его боевых друзей были ему приятны; он даже привык к ним, и сейчас ему не хватало этой поддержки. Барбара Мельбурн и Энн Моубри с восторгом отзывались об акварельных портретах родных, которые он написал. Правда, в душе Уилдинг сознавал, что они переоценивают его способности, но это искреннее восхищение было ему необходимо.

Однако рядом с Ребеккой он чувствовал себя полным ничтожеством и не мог отделаться от мысли, что все его попытки напрасны. Ребекка сделала все, что могла; в ее дельных замечаниях не было и тени насмешки. И тем не менее он едва сдерживал себя, чтобы не отшвырнуть мольберт. Теперь он отлично понимал сэра Энтони, когда тот в случае неудачи начинал злиться и запускал в стену все, что попадалось под руку.

Не лучше обстояли дела и вечером, когда он, поднявшись в свою новую мастерскую, предпринял еще одну попытку написать натюрморт, надеясь, что спокойная обстановка и полное уединение помогут ему лучше справиться с задачей, но, увы, ничего из этого не вышло; он даже не сумел как следует изобразить кубок, который получился плоским, неестественным. Кеннету стало стыдно за свою мазню, и он соскреб краску с холста, чтобы никто не видел его провала.

Кеннет постарался успокоиться, убеждая себя, что это только начало, он получил всего один урок и в дальнейшем все наладится. Но одна мысль не давала ему покоя: нельзя стать художником, обладая таким скромным даром.

Вернувшись домой, Кеннет спешился и отвел гнедую кобылу в конюшню. Он обтирал взмыленную лошадь, когда из своей каморки на чердаке появился Хелпс, кучер и грум, с глиняной трубкой в зубах. Кивнув Кеннету, он прислонился к двери конюшни и стал обозревать двор.

Хелпс был единственным слугой, жившим в доме Ситона с давнего времени. Угрюмый и неразговорчивый, он был плохим помощником Кеннету в деле добывания сведений, но Уилдингу доставляло удовольствие общаться с ним. Закончив обтирать лошадь, он подошел к кучеру.

– Сегодня на редкость холодно, – сказал он. – С трудом верится, что весна не за горами.

– Весна еще не скоро, – Хелпс выпустил струю дыма и снова затянулся. – Не могу дождаться, когда мы переедем из Лондона в Озерный край.

– А когда вы обычно туда переезжаете?

– Ровно через две недели после начала выставки в Королевской академии искусств, – ответил Хелпс, выпуская кольца дыма в морозный воздух.

Выставка обычно начиналась в первый понедельник мая, значит, переезд приходился на середину месяца. «Впереди еще целых два месяца, – подумал Кеннет, – и кто знает, что может случиться за этот срок?»

– Мисс Ситон охотно покидает Лондон? – как бы невзначай спросил он.

– Еще бы! Сельский воздух ей только на пользу. В городе она из дома даже носа не высовывает.

Хелпс был совершенно прав: Кеннет не раз предлагал Ребекке прогуляться, но она категорически отказывалась.

Кучер был сегодня на редкость разговорчив. Кеннет решил расспросить его.

– Я слышал, – сказал он, – друзья сэра Энтони тоже выезжают на Озера.

– Что правда, то правда. Леди Клэкстон, лорд Фрейзер, да и другие владеют поместьями, расположенными недалеко от Рэйвенсбека. – Хелпс скорчил гримасу. – Можно подумать, что они не надоели нам в Лондоне.

– Джордж Хэмптон тоже проводит там лето, не так ли?

– Он не может бросить надолго свое издательство и поэтому приезжает всего на несколько недель, – разъяснил Хелпс. – Как правило, в августе.

Итак, Джордж Хэмптон был там, когда Элен погибла. Как ее любовник, он мог входить в числе подозреваемых.

– Я слышал, именно Джордж обнаружил тело погибшей.

Хелпс молча сосал трубку.

– Правильно слышали, – наконец сказал он. – Ужасный был день. Просто ужасный.

– Должно быть, ее смерть потрясла всех, – заметил Кеннет.

– Может, и не всех, – загадочно ответил кучер. Вздрогнув, Кеннет пристально посмотрел на Хелпса.

– Неужели такое могло случиться? Наверное, эта трагедия никого не оставила равнодушным.

– Выходит, могло. Но я и не удивлен.

Кеннет решил не отступать и с помощью Хелпса докопаться до истины:

– Я слышал, мистер Хэмптон и леди Ситон были… были в близких отношениях.

Хелпс пнул ногой камень.

– В слишком близких. Сэру Энтони следовало бы хорошенько отстегать его кнутом, так нет: он продолжал считать его лучшим другом, так же как и сейчас. Позор да и только. Все они хороши.