Кобаяси был резчиком по дереву. Не профессиональным резчиком, разумеется, ибо до последнего времени не существовало такой профессии в Ямато, а зажиточным крестьянином, который на досуге баловался резьбой по дереву. И хорошо у него получалось. Как уверяли Артема, лучшего резчика, во всяком случае, в Ицудо не отыскать.

Каково же было удивление Артема, когда Кобаяси отверг его предложение. Отверг! Предложение самого Белого Дракона! Ничуть не страшась попасть в немилость к его небесному покровителю! И это какой-то крестьянин!

Предшественник Артема, даймё Нобунага, наверное, без всяких колебаний и раздумий самолично срубил бы наглецу голову, вернул меч в ножны и навсегда бы забыл, что жил на свете некий Кобаяси. Но Артем так поступать не стал. И не только из врожденного гуманизма, но еще и из любопытства — очень уж ему захотелось доискаться причины эдакой безрассудной смелости.

Причины он доискался. Она оказалось на удивление проста — упрямство. Но не обыкновенное упрямство, а редкая, воистину ослиная форма упрямства, видимо, возросшая на почве неких одной лишь медицине известных отклонений в психике, — человек не мог отойти от однажды вбитого ему в голову. Вот вбили Кобаяси в голову, что он должен жить только доходом с земли и никак иначе, в этом, де, его земное предназначение, и все — не переубедишь. «Так я должен», — твердил не шибко умный, но зато гениально упрямый резчик Кобаяси.

Какое-то время Артем уговаривал его, приводя убедительнейшие аргументы. «Не веришь мне, верь моему небесному покровителю, — говорил Артем. — Он не оставит тебя, возьмет под свое крыло… Послушай, Кобаяси, чтоб тебя черти взяли, есть такое магическое слово, которое тебе не выговорить, но это и не важно. Слово это — „сувенир“. Ты будешь создавать вещь, за которой в очень скором времени станут приезжать из Камакура, а потом и из самого Киото. Пройдет немного времени, и твои поделки станут известны в Корее и в Китае. Твое искусство прославит имя Кобаяси. Ты сможешь основать свою школу — Кобаяси-рю. Твои дети, внуки, правнуки и так далее будут с гордостью говорить всем и каждому: „Я потомок того самого величайшего мастера, жившего в эпоху Белого Дракона.“ Ну, согласен?!»

Но Кобаяси ни в какую не соглашался. Были моменты, когда, несмотря на все свое человеколюбие и гуманистическое цирковое воспитание, Артем был на грани от того, чтобы схватиться за «Свет восемнадцати лун» и ловким ударом снести эту тупую башку. Еле сдерживался. Ограничивался простыми угрозами. Но угрозы не помогали. «Ты можешь отрубить мне голову, — говорил Кобаяси, — я с радостью приму смерть от великого Белого Дракона».

Артем мог бы плюнуть и отступиться. Но ему позарез нужен был лучший резчик по дереву в городе Ицудо. Потому что Артем придумал несколько, как их назвали бы в иное время, «фишек», которые должны были стать визитными карточками города Ицудо и провинции вообще. И они должны были быть исполнены на уровне, а не абы как. Не для извлечения доходов из самих этих «фишек» старался Артем (хотя свой процент он не собирался упускать, еще чего!), все затевалось для постоянного привлечения новых людей в город. Чтобы слава об этих «фишках» прокатилась по всей Японии великой, чтобы в каком-нибудь далеком Камакура капризная красавица, узнав, что у кого-то появилась в доме та самая «фишка», заявила бы без ума влюбленному в нее самураю: «И я тоже хочу!»

И тот самурай сам бы отправился в Ицудо или снарядил бы гонцов. И уж этот «кто-то» оставил бы в Ицудо немало своих самурайских денежек, это уж не извольте беспокоиться, это уж Артем выстроил за короткое время, потому как знал, что надо для этого делать. И теперь что же, из-за упрямства какого-то простолюдина отказываться от хорошей идеи?! Артем был с этим категорически не согласен.

Пришлось вспоминать, что у каждого есть свое слабое место. «Для твоего же блага, идиот», — подумал Артем. А слабость у Кобаяси была вполне обыкновенная — выпить любил. Ну, и однажды запил резчик со специально подосланными Артемом людьми, которые знай подливали и подливали, а потом с шутками-прибаутками повели резчика в игорный дом, где тот успешно проигрался. Причем проигрывал не то, что было у него с собой (а с собой, к слову, ничего и не было), — играл в долг. И долгов этих наделал превеликое множество. И тут уж ему враз стало не до упрямства, потому как теперь дело касалось не только его одного, пострадать могла вся его немаленькая семья. Пришлось Кобаяси принять помощь доброго даймё, который готов был погасить за резчика игорный долг, ну, если, конечно, последний согласится-таки работать на даймё.

И вот теперь Кобаяси — уважаемый в Ицудо человек, доволен жизнью, а известность его Такара-бунэ, как и предсказывал мудрый даймё Ямомото, ширится и множится. За его изделиями уже приезжают издалека, даже из провинций, расположенных далеко за озером Бива… Кстати, подумал Артем, не мешало бы преподнести сувенир дорогим гостям.

Артем повернул коня и остановился напротив Кобаяси.

— Эй, Кобаяси-сан, подними голову! Живо принеси самое лучшее Такара-бунэ!

Кобаяси ответил так, как учил говорить его Артем, когда кто-то попросит: «Дай самое лучшее Такара-бунэ».

— У меня все — самые лучшие, Ямомото-сан.

И бросился бегом в сторону своего торгового места, крича на людей в толпе, чтобы расступались. Прошло не больше минуты, которую Артем и Хидейоши провели в седлах, разглядывая нарядно украшенную площадь Торикихидзе, торговые места и собравшихся тут людей. Вернулся Кобаяси с Такара-бунэ в руках. Склонился в поклоне, протягивая даймё свое изделие.

Артем спрыгнул на землю. Взял в руки небольшой, искусно вырезанный из дерева кораблик, с веслами и парусом, внутри которого сидело семь тоже вырезанных из дерева божков.

— Это и есть Такара-бунэ? — свесившись в седле, спросил у Артема Хидейоши.

— Он самый. Ты слышал о нем?

— Нет. Ты сам его так назвал, отдавая приказ… Погоди, погоди… — самурай Кумазава наморщил лоб. — Ацухимэ что-то говорила о корабле с семью богами? Это не он ли?

Видимо, в свое время Хидейоши не очень прислушивался к тому, что говорит сестра. Дескать, разве женщина может сказать что-то дельное?

— Он, он. И что Ацухимэ говорила об этом кораблике?

— Она говорила, что ее попросила привезти его маленькая Шимо, дочь владельца соседней усадьбы.

— Значит, докатились слухи до Хэйан, — с удовлетворением констатировал Артем. — Ты не возражаешь, друг мой Хидейоши, если я подарю твоей сестре этот Такара-бунэ?

— Почему я должен возражать?

Получив соизволение, Артем понес девушке корабль с семью богами.

Обе дверцы носилок были наполовину отодвинуты, Ацухимэ с интересом крутила головой по сторонам. Девушка восседала внутри будки, держа спину прямее самой прямой стрелы — так и должна держаться на публике дочь знатного рода. А вот то, что Ацухимэ не покрывает свое лицо белилами, не рисует на них красные щеки и родинки размером с перепелиное яйцо — это, как говорится, зер гуд. «Можно сказать, за что и люблю». Хотя не стоит забывать, что вокруг глушь, провинция, глубинка, а Ацухимэ — женщина столичная. Это пусть провинциальные дамы, выходя в свет (а светом в Ицудо как раз и является ежесубботний праздник Торикихидзе), стараются разукрасить себя по отвратительной, на взгляд Артема, женской древнеяпонской моде. А женщине столичной здесь это не нужно. А на официальном приеме, у императора или еще у какого деятеля текущей эпохи ей придется, да конечно, соответствовать причудам здешней моды. И Артем не был уверен, что хочет созерцать это зрелище.