группу расхитителей в сфере торговли. Группу возглавлял отец Наташки-маленькой. Он сразу во всем признался, что неудивительно, потому что при обыске у него нашли много сотен тысяч рублей наличными, всякие украшения из золота и драгоценных камней, а на даче, под яблоней, закопанную трехлитровую банку с иностранной валютой. Суд состоялся через неделю после Пасхи, и его и еще троих вместе с ним приговорили к высшей мере наказания, а остальных расхитителей — к длительным срокам тюремного заключения.

Вот тут-то я понял сразу две вещи. Что Вера Семеновна, когда она говорила про торгашей и обслугу, общение с которыми наверняка погубит Фролыча, была совершенно права. А второе: мне как-то сразу стал понятен подлинный смысл засевшего у меня в голове слова «приманка» — Наташка-маленькая была очередным испытанием, заброшенным нам из внешнего мира, и если бы не Вера Семеновна с ее классовым чутьем, то этого испытания Фролыч мог бы и не выдержать.

Фролыч рассказывал мне потом, что даже после ареста расхитителей Наташка-маленькая все еще пыталась ему звонить и набивалась на встречу, но он проявил настоящую мужскую стойкость, а когда она без приглашения заявилась к нему домой, то он просто грубо послал ее куда подальше и захлопнул дверь прямо у нее перед носом.

Этот момент я, кстати, наблюдал — она вылетела из нашего подъезда как пробка из бутылки и бежала через двор, закрывая лицо руками.

Надо сказать, что благополучное для всего будущего Фролыча завершение этого романа Веру Семеновну не сильно успокоило. Она из всей этой истории вынесла твердое убеждение, что сын у нее — сексуально озабоченный недоумок, и что в следующий раз, когда он подберет себе очередную дворняжку с привлекательным экстерьером, все может закончиться намного хуже. Если бы она знала, что Фролыч вовсе не недоумок, а просто пытается отстроить правильный лифт в будущую жизнь, и что экстерьер для него хоть и имеет значение, но вторичное, она бы себя по-другому повела, но Фролыч с матерью особо не откровенничал, поэтому она решила раз и навсегда обезопасить его от всяческих опасных происков со стороны.

Произошло это как раз на Первое мая. С утра Вера Семеновна и Фролыч поехали на кладбище к могиле Петра Авдеевича, а вечером позвали гостей. Не помню сейчас, почему не пришли мои предки, так что я был один, еще пришел Николай Федорович, двое незнакомых мне военных в штатском и Людка с родителями.

В коротком перерыве между холодными закусками и горячим было объявлено о будущей свадьбе, что назначается она на осень и что немедленно после молодожены уедут на две недели в свадебное путешествие в Венгрию. А Вера Семеновна предложила выпить сперва за счастье молодых, а потом — сразу же и не садясь — за настоящих друзей, которых так мало, но которые так нужны и так помогают.

Это она, конечно, Николая Федоровича имела в виду, но и меня тоже. Я так думаю.

Мне кажется, что когда отцу Наташки-маленькой на суде объявили, что его расстреляют, он то же самое почувствовал, что и я в тот момент. Он, конечно, понимал, что его непременно должны расстрелять, но одно дело понимать, и совсем другое — вдруг услышать, что вот так будет, и что это окончательно и не подлежит никакому пересмотру. В этот момент будто ватной дубиной по голове ударяют, и сразу перестаешь слышать, что происходит вокруг.

Я ведь никаких надежд и не питал, понимал прекрасно, что Людка не для меня, что она Фролыча любит, но, пока она его только и любила, а он на это внимания не обращал, мне как-то… спокойно, что ли, было. Вроде как если она ничья, то это значит, что хоть на немножко, но моя. А теперь это все кончилось.

Я понимал, что и для Фролыча это самый наилучший вариант, и для нее — мечта всей ее жизни, поэтому как настоящий друг должен был только радоваться, что так все закончилось.

Я потом уже научился этому радоваться. Постепенно, не сразу.

А на свадьбе у них я был свидетелем со стороны жениха, и чуть всю свадьбу не испортил, потому что в первый раз напился по-настоящему. То есть я и раньше выпивал, как водится, но так, чтобы до полного беспамятства — ни разу. Единственно помню, как я вроде как начал тост говорить и стоял при этом рядом с Фролычем и Людкой в белом платье, а потом все закружилось, и я оказался на полу. Помню, что Людка на меня с каким-то таким ужасом смотрела, а потом я вырубился и больше ничего не помню.

Через два дня после свадьбы, когда они уже уехали в Венгрию, меня Вера Семеновна в подъезде встретила и сказала:

— Не умеешь пить — не пей. Извиняться за тебя пришлось перед гостями.

Орленок Эд и разбуженное лихо

Сегодня с утра смотрел в окно. У меня с краю есть небольшая щель, и можно незаметно видеть, что там снаружи творится.

Там внизу, на засыпанной снегом лавке сидит сильно огорченный жизнью амбал. Он пьет пиво из большой двухлитровой пластиковой бутыли, чтобы хоть как-то залить тоску. Хлебнет, аккуратно крышку завинтит, пристроит бутыль у ног и начинает что-то бормотать себе под нос. Какой-то гад ему сильно испортил жизнь. Амбал, похоже, из-за этого всю ночь пил, а теперь просто приходит в себя посредством пива. И чем больше он приходит в себя, тем сильнее ему хочется поделиться с миром своим огорчением. Поэтому чем дольше он сидит, тем активнее бормочет.

Мне отсюда не слишком здорово слышно, но впечатление такое, что у человека серьезные проблемы на производстве. И ему решительно не хватает аудитории. Чтобы аудитория разделила его горе.

Только я подумал про аудиторию, как тут тебе и пожалуйста. Возникла аудитория в количестве одной пенсионерской единицы мужского пола. Только я бы такую аудиторию самому кровавому врагу не пожелал. Красномордый дубленочный общественник. Если по физиономии судить, то в прошлом вохра какая-нибудь. А если по одежке, то бывший профсоюзный деятель из какого-нибудь министерства местной промышленности. Ему очень не нравится, что непорядок. Во-первых, безобразный пьяный на территории. Во-вторых, продолжает усугублять. А в третьих, расселся нахально на спинке скамейки, а грязные конечности свои расставил на сиденье.

Общественник пристроился на безопасном расстоянии и грозится милицию вызвать. Руками машет. А амбал на него — ноль внимания. Так и общаются в два голоса, общественник — орет, а амбал — бормочет. Дуэт.

Был бы этот