Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Го-го-го» – прокатилось над Гнилыми водами.
Заржал каурый конь, испуганный огнедышащим клинком, птицею взвился над землей. Воздушные струи захлестнули меч, направленный острием вперед, как для поражения невидимого в ночи противника. Казалось, кровь проступила на лезвии, – оно становилось все ярче и ярче. В нем бушевали невидимые силы, может быть, те, которые заковались кузнецами-молотобойцами. Последний раз бунтовали они, терзали гладкую поверхность меча, хотели прорваться, чтобы, вспыхнув ярким пламенем, сжечь металл, но не могли прорваться. Слишком крепко заколотили их железоковцы и ветер давил снаружи.
Клинок заметно темнел от рукояти, а Доброгаст все скакал. Потом он остановился, повернул коня – меч едва светился изнутри – поскакал назад. В темноте белела холщовая рубаха Шубы. Доброгаст подъехал к нему и бросил меч на землю.
Умер гордый металл, холодным лежал в траве. Будто южная теплая ночь оставила на нем свою густую синеву. Упали росинки и не испарились. Он отдал тепло тому, у кого взял его – вечному труженику Сварогу.
Трясущимися руками – слишком много было положено труда и послано молитв – старик поднес меч к глазам, осмотрел, легко ударил по камню. Раскололся белый череп камня.
– Доброгаст! Ни зазубрины!
Доброгаст изумленно воззрился на деда, а тот стоял перед ним, маленький, лысенький, стоял и беззвучно смеялся – колдун-колдуном.
– А ты говоришь… а ты говоришь… – бормотал он.
Снова началась бешеная скачка. Все было как во сне – спотыкался каурый конь, в беспорядочном хороводе вертелись звезды, стучало сердце, хотело выпрыгнуть навстречу ветру, пахнущему раскаленным железом. Уже близилось утро, когда Доброгаст, в пылу игры с ветром, вдруг услышал лошадиное ржание, на которое откликнулся его конь.
– Ау, деду! Ты слышишь?
– Слышу, внуче, слышу… они, верно, проклятые тати, печенежки… ах!
– Что ты? – прошептал Доброгаст.
– Меч поднял… горячий еще!
– Нишкни…
– Пусть меня обгадят стрижи, как Велеса на Житном торгу, – послышался чей-то, довольно смелый голос, – я вам говорю: это место нечистое.
– И… еще… как! Не п-повернуть ли, д-други? – заикаясь, предложил другой. – Мало ли какие тут оборотни…
– Да и мне, прямо скажу, как-то не по себе, – прогудел третий, – словно кто в медную трубу дунул.
– Если ты не перестанешь стучать зубами, я дам тебе по шее так, что звезды из глаз посыплются. Нет на свете никаких оборотней!
– Ага, на свете! А в т-темноте есть.
– Замолчи!
– Гей! Кто здесь?! – окликнул Доброгаст.
– А вы чьи люди?
– Люди, как люди, да бороды зеленые!
– Ой, полевик! – вскрикнул кто-то в темноте.
Доброгаст не удержался, прыснул.
К кузнице подъехали пятеро всадников.
– Мы – княгинины отроки с окраин, – сказал один.
– Буслай! – воскликнул Доброгаст, схватив всадника за руку, стал трясти ее, – слазь, Буслай, слазь. Здравствуйте все!
– Погоди, кто ты? – всмотрелся Волчий хвост.
– Сказано тебе… с зеленой бородой.
Дружно расхохотались.
– Да ведь это Доброгаст! – подъехал Яромир. – Я его по голосу узнал.
– Доброгаст! Здравствуй, друг! Здорово! Вот так встреча! Куда бы ни ехал, с тобой не разминешься.
– Слезайте, с коней, господине, – предложил Шуба, – куда на ночь глядючи…
– Отдохнем на зорю? – посоветовался Улеб с Буслаем.
– Вестимо, поужинать надо. У меня в животе такая завируха…
Храбры спешились, угнувшись, вошли в кузницу. Доброгаст не знал, где их и посадить.
– Вот так встреча! Да вы рассаживайтесь! Какими судьбами?
– Сбились с дороги, – отвечал Бурчимуха, – темень такая, хоть глаз выколи…
– Напали на нас печенеги, – добавил Буслай глухо, – не выдержали… еле удрали, бросили засеку.
– А что тебе засека? – сердито возразил Улеб. – Храбру не нужна засека, был бы конь, да меч, да поле, где разгуляться можно.
– К Киеву надо отступать, – бросил Яромир, снимая пояс.
– Ну вот, заныли, – продолжал Улеб, – нельзя нам в Киев ехать… кто будет биться с печенегами? Да они нас и не пустят; по пятам, чай, идут, следу остыть не дают. Хотят на пиру похмелиться и нас напоить. Нет уж, видно, всем смерть принять придется. Одного Яромира отпущу, он молодой, пусть поживет.
– Я один не поеду, – отрезал тот.
Шуба достал все запасы еды, какие только у него были: ломти сухого хлеба, окисшее молоко, пшеничный кисель. Храбры расселись вокруг наковальни, стали есть, причмокивать.
– Едем с нами, Доброгаст, – предложил Улеб, – конь у тебя надежный и сам ты молодец, чего тебе сиднем сидеть. Пойдем с нами: убьют – в сухой песок зароем, веток набросаем сверху. Ни от волка, ни от ворона обиды не будет. Решайся…
– Нет, не пойду, – покачал головою Доброгаст.
– Все-таки, Яромирко, ты сам видел, как полевик скакал здесь с огненным хвостом, – шепнул Тороп, укладываясь.
Легли спать. Улеб уснул сразу, лежал вытянувшись, занимая чуть ли не половину кузницы, лицо его было строго, спокойно. «Вот так и будет лежать он сраженный, да только нет, не сразить его», – подумалось Доброгасту. Тороп перебирал ногами во сне – видно, не давали покоя оборотни и лешие, снившиеся ему.
Доброгаст тоже прилег. Не спал только Шуба, он задавал корм лошадям, тихонько с ними разговаривал. Лошади гнули лебединые шеи, хлестали хвостами.
На Гнилых водах стало довольно сыро. Приятное тепло исходило от горнила. В открытые двери смотрели успокоившиеся дремучие звезды. Начинали бледнеть Стожары – крупные, голубоватые. Таял мрак, оседал густыми тенями под деревьями. Забрезжило утро. Вздрогнул лист на ветке, тенькнула какая-то птица, затрещал над болотом аист.
Первым проснулся Волчий хвост. Он открыл глаза и, смотря в закопченный потолок, долго соображал, где он: «И печь… и клещи для пыток… неужто набуянил? – Потом вспомнил, сплюнул: – Тьфу ты, небывальщина какая!»
– Вставайте, светает!
Поднялись, пошли к студенцу умываться. Улеб мылся долго, фыркал, мочил голову, стараясь, чтобы холодные струйки текли за ворот, вздрагивал, тер уши.
– Улеб! Правду ли про тебя сказывают в народе, что однажды ты выпил зараз целое озеро… на верхних землях, – подтрунил Яромир, – пришла чудь белоглазая рыбку ловить, глядь, а лодки на суше. Так рты и разинули.
Все рассмеялись.
– Было, Улеб, а?
Улеб подумал с полминуты, посмотрел на товарищей, и хотя те откровенно смеялись, оказал серьезно: