Неожиданно пошел густой, теплый, неспешный дождь. Капли шлепались ему на плечи, отскакивали от голого черепа. Согнувшись в три погибели, он добрался до дома. Вошел, ударил в гонг, висевший в атрии рядом с восковыми изображениями предков. Мальчики-рабы торопливо принесли лампы. Альбуций взял масляную лампу. Взмахом руки выгнал всех прочь. Уселся. Вспомнил крипту, где сторонники партии складывали перевязи, пики, панцири. В том подземелье едко пахло мертвой рыбой, морем. Горели четыре тоненькие мигающие свечки.

Потом Альбуций встал, не выпуская лампы из рук, повернулся спиной в перистилю и побрел к двум длинным запущенным комнатам у входа в дом. Он поднес масляную лампу к большому египетскому зеркалу, висевшему на стене. Приблизил лицо к полированной медной поверхности, мерцавшей в тени. Уловил темно-желтое отражение своих седых бровей, совершенно белых, нависших над глазами, как сугробики альпийских снегов. Глаз он в зеркале не увидел, но внезапно ощутил желание закрыть их навсегда. И еще с удивлением подумал о том, как он любил свет, огни, отблески, запахи, вещи, а главное, слова, которые отражали все это в смутном — тоже смутном! — зеркале языка. Ему очень хотелось закрыть глаза: боль, бессонница и голод превращали в пытку каждое мгновение.

Пара белых, как альпийские снега, бровей отдалилась, перестала отражаться на пыльной меди египетского зеркала. Он отошел. И решил нынче же вечером покончить с собой. Сказал себе: «Я рад тому, что перестану страдать. Я не ищу встречи с Эре-бом, с миром теней. Я просто бегу от своего прохудившегося живота, от крови в испражнениях!» Боль снова пронзила тело. Он позвал мальчика-раба и велел подать ночную посудину. Мальчик принес сосуд, подставил его хозяину. Альбуций задрал тунику и изверг густую струю мочи пополам с кровью. Облегчаясь, он жалобно покряхтывал.

1 год новой эры. Никаких особых событий не отмечено. Овидий завершает свои «Метаморфозы», добавив восемь стихов, посвященных Нарциссу.

В полдень на Аппиевой дороге Альбуций от боли потерял сознание. Когда он очнулся, первым человеком, кого он увидел за пурпурно-синими занавесами своего ложа, была его старшая дочь. Он называл ее «выжившая». Полия глядела в окно. Она стояла к нему боком. В серо-голубом рассветном мареве он разглядел ее профиль, полуседые волосы, темный силуэт тяжелого пучка, откуда неряшливо свисали растрепанные пегие и белые пряди, завитки полуседых волос на шее и под ушами, обвислый двойной подбородок. Когда Полия обернулась к нему, она выглядела почти красивой, ее взгляд был полон тревоги. Похоже, она плакала, и это было ему приятно. Сейчас она казалась двенадцатилетней девочкой, еще не достигшей женской зрелости, тогда как на самом деле ей было за пятьдесят. Полия подошла к триклинию, где ему устроили постель. На ней была всегдашняя ее тога, желтая с серым, грязная, давно уже немодная и засаленная спереди; подол волочился по земле. Она опустилась на колени у постели, где лежал ее отец, и заплакала, уронив голову на живот Альбуция. Он гладил ее по волосам, и ему чудилось, будто он утешает маленькую девочку.

Но тут от нее пахнуло вином, и ему стало тошно от этого запаха. Он знаком велел рабам убрать это грузное тело, давившее ему на желудок. И сказал ей:

— Дочь моя, скоро я уйду. От тебя воняет. Мойся почаще. Стирай нижнюю одежду и тоги. Содержи прилично дом. Надзирай за рабами. Старайся похудеть. Обмахивай пыль со стен и мебели. Прикажи все перекрасить после того, как меня не станет. Жуй душистые травы, чтобы у тебя не пахло изо рта. И выбрось эту тогу.

Полия встала на ноги; она выглядела счастливой, хотя слезы сделали ее морщины вокруг губ, возле глаз и на шее еще резче. Глаза ее по-детски блестели от нежности. Лицо стало ясным и сияло восхищением перед отцом.

— Отец! — сказала она и поцеловала его в ладонь, для чего ей пришлось разжать его скрюченные пальцы.

Поднимаясь с колен, она опрокинула трехногий табурет с мраморным или янтарным сиденьем; сиденье разбилось. Ее пошатывало. Она пересекла комнату. Задела и перевернула по дороге короб со свитками. Остановилась, замерла. Ее отец сел на ложе и, уцепившись за медную спинку, встал на ноги. Полия сняла с себя грязную желто-серую тогу. Распустила шелковую повязку, стягивающую груди. Тяжелые пухлые груди обвисли, но не коснулись выпяченного живота. Он взглянул на дочь. Шагнул вперед, медленно прошел мимо нее, оттолкнув протянутые руки, добрался до двери. Одолел порог, вышел в перистиль, обогнул бассейн, заросший цветущими ирисами и лесным папоротником, мелкими шажками достиг атрия и открыл шкаф с изображениями предков. Снял покрывала с восковых бюстов: его старшая дочь походила на его отца. И он заплакал. Своего отца он видел только в мрачном образе этой восковой маски, немой и белой.

3 году н. э. он покидает Италию. Когда Валерий Мессала провозглашает Августа Отцом Отечества, Альбуций находится в Лигурии, в Генуе, и там же пишет свою «Дочь пирата». «Траурные одежды» относятся к 4 году, когда он живет у себя в Кампании, в Геркулануме. «Бедняк, потерпевший кораблекрушение» был написан именно на этой вилле, и притом наверняка в октябре.

В «Lugens divitem sequens filius pauperise[1](«Траурные одежды») Альбуций описывает странную коллизию: подросток, облаченный в траур, неотступно следует за неким богачом, куда бы тот ни шел, однако не заговаривая с ним и даже не приближаясь. Роман основан, разумеется, на двойном вымысле. Предполагается, что это преследование может спровоцировать обращение в суд за оскорбление личности. Вообразим себе человека, который имеет жену, ребенка и безжалостного врага, разбогатевшего неправедным путем. Однажды бедняка находят убитым в спальне, в луже крови, смешанной с глиняной крошкой, покрывающей пол. Ни один из ларей не похищен. Тщетно сын погибшего разыскивает убийцу. Мертвеца сжигают. И со дня похорон сын убитого, неизменно облаченный в траурные одежды, следует за богачом, как бы тот ни передвигался, пешком или в носилках. Когда богач садится на мула, скорбящий сын берет напрокат осла и едет сзади. Богач уже видеть не может этого юношу, неотвязного, как тень. Ему чудится, будто сама смерть бредет за ним по пятам. Он подает в суд на молодого человека. В присутствии судей богач объявляет, что сын убитого видит в нем виновника этого злодеяния. Если у него есть доказательства, пусть предъявит их. Бедняк говорит:

— Accusabo cum potero (Я обвиню его, когда смогу обвинить).

Тем временем богач с помощью интриг добивается для себя одной почетной должности. Но терпит неудачу. Избирателей удивляет странный, зловещий ликтор, что повсюду сопровождает его. Богач снова тащит бедняка в суд, обвиняя в оскорблении личности. Тот говорит в ответ:

— Quod sordidatus fui, luctus est. Quod flevi, pietatis est. Quod non accusavi, timoris est (Если я и надел траурные одежды, то в знак скорби. Если плакал, то из любви к усопшему. Если не обвинил этого человека, то из страха).