Американские сикоморы, сахарные и остролистные клены, окрасившись в цвета осени, превратили дорогу с горы, по которой Мариэ спускалась на своем стареньком пикапе в университетский городок, в изумительной красоты зрелище. Студенты-художники, с которыми подружилась Мариэ, закрасили старую вывеску «МОНО-НО-АВАРЕ» красно-белыми полосами — эстетическое чутье Мариэ неизменно, где бы она ни жила, подумал я, узнав об этом, — и нарисовали на них мультяшную Бетти Буп: символ новой хозяйки киоска (сохранив, правда, ее настоящее имя)…

Письмо, пришедшее от прежнего коллеги по университету, сообщало, что всем, с осени до зимы наблюдавшим за Мариэ, пока она работала в палатке на Бэнкрофт-авеню, она представлялась общительной и веселой. От самой Мариэ я получил фотографию, которая, как мне показалось, странно не соответствовала сезону: ведь стояла уже глубокая осень.

На оборотной стороне было название курорта, в трех часах езды на машине к югу от Беркли, а на лицевой Мариэ и юная парочка в пляжных костюмах. Атлетически сложенный чернокожий юноша был звездой футбольной команды Беркли. На фоне синевшего у него за спиной моря он блаженно вытянулся в шезлонге. Справа девушка-негритянка в высоко открывающем бедра купальнике (каких еще не встречалось у нас в Японии), с длинными мускулистыми голенями и фотоаппаратом, висящем точно на бугорке, сочленяющем ляжки и низ живота. По другую сторону футболиста — Мариэ в блузке без рукавов, с ногами, целомудренно прикрытыми широкой плиссированной юбкой, Мариэ, чей возраст и усталость безжалостно высвечены солнечными лучами, но чья улыбка по-прежнему ослепительна.

В конце письма, приложенного к фотографии и адресованного моей жене, короткая приписка мне: «Дорогой К., поскольку чтение ваших романов создает впечатление, будто лобковые волосы молодых женщин вызывают у вас повышенный интерес, шлю вот это». Честно сказать, мне стало не по себе, но, к счастью, Мариэ не из тех женщин, кто станет делиться такими интимными наблюдениями. Я снова посмотрел на фотографию, и да, конечно же, в паху была целая поросль завитков, выглядывавших из-под купальника, как перья.

Но, продолжая рассматривать улыбающееся лицо Мариэ, я больше всего был поражен тем, что (пусть это даже просто игра света) ее прищуренные глаза безусловно казались мертвыми черными дырами. Ее чуть ли не зримо рвали на части внутренние противоречия, а парень в шезлонге, вытянув длинную руку, небрежно поигрывал пальцами по мягкому и беззащитному изгибу ее талии…

Пять дней в неделю Мариэ добросовестно работала, продавая вместе с другими девушками приготовленные для покупателей закуски, а в выходные развлекалась со своими новыми друзьями, участвуя в поездках на пляж или в лес, где росли мамонтовые деревья. Отдельно от этого шла жизнь Круга, наполненная «проповедями» и медитацией, и в этой жизни она, без сомнения, играла очень существенную роль. Связано это было с тем, что Маленький Папа, предполагавший исколесить в пикапе всю страну, распространяя свое учение среди японских женщин, которые получили гражданство как жены военных, а теперь были в разводе и могли рассчитывать только на самих себя, серьезно заболел в самом начале сборов.

В прошлом он долго страдал от туберкулеза и именно тогда, борясь с недугом, пришел к своему уникальному взгляду на мир. Решив отказаться от любой медицинской помощи, которая лишь помешает работе природных сил организма, он прервал лечение в санатории. И когда начал вести исполненную веры жизнь, туберкулезный процесс остановился и до сих пор не возобновлялся.

Диагноз он поставил себе сразу же: «космическая воля», прежде сдерживавшая течение болезни, мощно отреагировала на новое место его пребывания. Но поскольку он очутился здесь, как раз повинуясь «космической воле», у него не возникло желания бороться с естественным ходом болезни. Судя по письму Мариэ, его состояние уже так ухудшилось, что перевозка в Японию вряд ли возможна.

Хотя в Камакуре Маленький Папа цитировал иногда в своих «проповедях» отрывки из Нового и Ветхого Завета, в церковь он не ходил никогда. Но здесь, в Калифорнии, почти не вставая с постели в бревенчатой хижине посреди уже оголившегося леса, он высказал вдруг желание, которое глубоко изумило его последователей. Слабый, температуривший, он объявил, что в старой части Сан-Франциско есть церковь адептов секты Сведенбор-га и он хотел бы посетить ее.

Они привезли его и припарковали пикап у подножия крутого холма. Поднявшись по недлинной каменной лестнице и пройдя по лужайке, на которую падали тени растущих по обе стороны вечнозеленых деревьев, он едва мог дышать и, войдя в небольшую часовню, лег там на деревянную скамью и оставался в таком положении почти час. Но потом, казалось, вошел в состояние медитации и предался ритуалу, неукоснительно исполняемому им ежедневно. Тянулось это так долго, что встревоженные последовательницы обступили его и услышали то, чему суждено было стать его последним наставлением, произнесенным голосом тонким, как комариный писк. Откуда у него было столько самоуверенности — у него, не имеющего ни опыта, ни убеждений, чтобы вести кого-то за собой, спросил он у них. Какой чудовищной ошибкой было привезти их, девушек, в такое место…

Сама Мариэ, описавшая мне всю эту сцену, так и не примкнула к горестным возгласам, вырвавшимся в ответ на эти слова из уст молодых женщин, следовавших за Маленьким Папой по пути, приведшему в эту часовню на холме, а теперь в растерянности толпившихся вокруг него, ища поддержки. Когда они начали плакать и причитать, она, похоже, сразу отошла и, движимая любопытством, начала в одиночку осматривать здание. Обнаружив в маленькой брошюре, разъяснявшей происхождение секты, цитаты из стихов Блейка, она позднее прислала мне ее экземпляр, зная, что роман, над которым я работал, касался творчества этого поэта.

Оглядываясь назад, понимаю, что Мариэ обладала даром сохранять рассудительность и спокойствие даже и в самые кризисные моменты. Вскоре это стало еще более очевидно, так как через неделю после посещения сведенборгского храма состояние Маленького Папы сделалось угрожающим, а еще неделю спустя он скончался. Его смерть повлекла за собой новую опасность. В Круге забродила идея необходимости очистить души и последовать за ним на Небо. Благодаря М. я узнал, как Мариэ, одна, боролась с этим планом, терпеливо приводя доводы против и внимательно наблюдая за поведением девушек, пока не сумела предотвратить сговор о самоубийстве, который наверняка стал бы сенсацией для журналистов.

Кроме Мариэ, с Маленьким Папой в Америку прибыли пятеро. Среди них Сатиэ, исключенная из Круга, когда ее сексуальные отношения с Маленьким Папой начали разрушительно сказываться на общей жизни. Позволив ехать вместе со всеми, ей предоставили последний шанс. Впервые уйдя из дома, Сатиэ отсутствовала целых три года; вернувшись, какое-то время казалась вполне примиренной. Однако неустанно занималась медитацией у себя в комнате, читала «проповеди» родителям, вынужденно составлявшим ее аудиторию, и постепенно превращалась в угрозу благополучию всей семьи. Так что, когда Маленький Папа написал ей о своем решении отправиться в Америку, ни родители, ни живущий совместно с ними женатый брат не предприняли ни малейшей попытки отговорить ее.

С уверенностью, данной ей победой в долгой войне с родными, Сатиэ рьяно включилась во все стороны жизни Круга в Калифорнии и после смерти Маленького Папы первой высказала идею уйти вслед за ним; она же выступила главным инициатором проекта коллективного самоубийства. Торжественное сожжение прошло в роще, на земле, принадлежащей коммуне, — и в это трудное время Мариэ взяла на себя ответственность за всю практическую сторону дела, включая переговоры с коммуной, и когда все было завершено, колебалась только Миё, самая пылкая и молодая в группе; решение остальных четырех было твердым.