Во время прогулки помещение камеры обшмонали. Вещи сидельцев были разбросаны по полу, сумки вывернуты, а матрасы сброшены со шконок. Деньги у тренера были при себе, в камере прятать было нечего, но все равно было противно. По глухому недовольному гулу сокамерников он понял, что у людей опять пропали нужные им вещицы. Обычно, судя по разговорам, менты искали самодельные игральные карты, выпивку, наркотики, оружие и мобильные телефоны. И находили, потому что за деньги в тюрьме можно было купить у «вертухаев» все, что душа пожелает: хоть поллитру, хоть таблетку «экстези». Но особым спросом пользовались мобильники, хотя их стоимость у «рексов» раза в четыре превышала вольную цену. Барков даже призадумался, а не купить ли самому? Хрен с ним, что отметут при очередном шмоне, хоть разок детям дозвониться.

А после завтрака арестанты, не спавшие ночь, забрались на шконки — пришел их черед отдыхать. Оставшиеся бодрствовать обратились к привычным занятиям. Сидельцы устроились перед голубым экраном и не отрываясь просмотрели подряд очень популярные в этой истосковавшейся по женщинам среде спортивную передачу про шейпинг, где плотные дивы в трико задирали ноги выше головы, да «Дежурную часть», которая подробным рассказом о перестрелках, взрывах, наездах на фирмы и задержаниях напоминала многим о золотых днях на воле.

Потом развлекались кто как умеет.

Кто-то читал прессу и книги из тюремной библиотеки, кто-то лепил поделки из хлебного мякиша, кто-то с помощью трафарета мастерил карты из газет и того же хлебного клейстера. Некоторые, поддерживая физическую форму, отжимались от пола, подтягивались на шконках, боролись на руках.

С тех пор как обитатели камеры выяснили, кто таков, и объяснили основные правила поведения, никто больше не интересовался Барковым. От ощущения полнейшего одиночества среди более чем полусотни людей новоиспеченный арестант растерялся окончательно. Но никто из сокамерников так и не подошел, не спросил, что творится у него на душе. Тренер открыл большую спортивную сумку, которая в камере служила и тумбочкой, и шкафом, и от нечего делать стал перебирать ее содержимое, брезгливо кривясь оттого, что недавно чужие руки шарили в его вещах.

Туалетные и бритвенные принадлежности, три смены белья, тапочки. Говорят, для бани еще нужны резиновые, нужно попросить будет, чтобы бандеролью выслали…

Носки, полотенца, простыни. Добрые люди объяснили, что они быстро приходят в негодность. При стирке отжимать надо почти насухо, иначе в камере мокрое белье обернется невыносимой духотой. Вот и выкручиваешь до боли в руках, а волокна рвутся…

Два свитера. Зима на носу. И вряд ли удастся выйти отсюда до зимы. Вообще вряд ли удастся отсюда выйти…

Барков пригнулся к коленям и обхватил голову руками.

Что же будет с детьми?

Он привык быть для них и мамой и папой. Вести по жизни едва ли не за ручку. Оказывать всяческую помощь и поддержку. А теперь вынужден ждать помощи от них. Чем они вообще смогут теперь ему помочь? Да они же сами без него пропадут!..

На свободе он был для них непререкаемым авторитетом. Он всегда знал, как поступать, что делать. Поэтому и внешне выглядел уверенным в себе человеком. А тут его вдруг захлестнуло отчаяние. Это не были угрызения совести из-за совершенных им поступков. Даже в смерти молодой семьи этот благодетель собственных детей вины пока не ощущал. Он же не виноват, что Арик в таком состоянии за руль полез!

Но сама перспектива быть вдали от своих чад, да еще в такой кошмарной обстановке… Сколько он сможет прожить здесь, среди этих татуированных преступников? Голодая, в духоте и тесноте?.. И как же все-таки дети?..

Он, находясь вроде бы в здравом уме, никак не мог окончательно уяснить, осознать, с трудом понимал, что находится в тюрьме, что совершил преступление. И все пытался сообразить, почему его, взрослого мужчину, уважаемого человека и заслуженного тренера, не выпускают на свежий воздух. Черный омут временного умопомрачения захлестнул его с головой — крутил, вертел в кипящем жерле воронки, бросая из стороны в сторону. Баркову то хотелось срочно удавиться, то упасть лицом на подушку и зарыдать. Но свободных подушек «на хате», естественно, не было.

…Среди вещей обнаружились две тетради и несколько шариковых ручек. Можно писать. Но что и куда писать? Жалобу в ООН? Чистосердечное признание?

Андрей Макарович Барков, тренер-отравитель, уронил сумку на пол и склонился к самым коленям, закрыв лицо руками…

…Никакого будущего нет. И это не мрачный футурологический прогноз. Просто его действительно пока не существует, нет его как свершившегося факта. Поэтому и знать наперед ничего нельзя, хотя определять и предсказывать берутся все кому не лень. Да только последствия этих предсказаний оказываются отчего-то все-таки непредсказуемыми. Если кошку дернуть за хвост, она заорет. Предсказуемо, да? А если заявить, что подобная экзекуция приведет соседскую дочь в больницу? Сомнительно. Поэтому на такое предсказание вряд ли кто отважится. А ведь вполне может быть и так: обиженное животное через балкон метнется под ноги соседке, снимающей с плиты вскипевший чайник…

Но соседки, впрочем, может не оказаться дома. У нее может также не быть дочки. Как, впрочем, может не быть и балкона вообще.

Так любое единственное пропущенное звено — неизвестное предсказателю звено — в цепочке причин и следствий обесценивает любой прогноз. Обе возможности при этом вполне существуют, как и огромное множество других.

Примерно то же происходит и с расследованием преступлений. Можно собрать сколько угодно доказательств и фактов. Но единственный упущенный может поменять всю воображаемую следователем картину на прямо противоположную…

А все потому, что жизнь in came[10]— неведомая земля, по которой каждый из людей топчет свою собственную, единственную тропу. Он свободен сделать шаг в любом направлении, но всегда оказывается лишь в той точке, куда шагнул. В этом смысле будущее существование человека (а значит, и его прошлое) предопределено — и всем предыдущим маршрутом, и внешними причинами, послужившими основой конкретного выбора в текущий миг. А совокупность причин этих в свою очередь зависит от мириадов и мириадов выборов, сделанных другими людьми. Выходит, что каждый одновременно и кузнец собственной судьбы, и жертва обстоятельств. Диалектика, братцы: выбирай, но в заданных извне пределах…

А что делать нам, следователям? Ведь для того чтобы точно ответить на вопрос: виновен человек или нет, нужно как бы отыграть назад все «шаги» подозреваемого. Отыскать множество выборов других людей, от которых зависел каждый этот шаг. Оценить, найти причины, проникнуть в помыслы. Пределы эти самые определить…

В этом смысле работа наша мало чем отличается от неблагодарной стези пророка…

Прошло два дня. Александр Борисович, философствуя подобным образом в редкие минуты отдыха, по-прежнему вместе с соратниками пытался отыскать тех самых людей, действия и обстоятельства, которые в свое время привели к преступлению тренера Баркова. И тут сам тренер, измученный пребыванием за решеткой, попросился на допрос к следователю.