В холле неизменные лежачие больные грелись на солнце, пробивавшемся сквозь грязные стекла. Неподвижные, с застывшим взглядом и морщинистыми, будто клубок веревки, лицами. Они уже не видели. Не думали. Жанне всегда казалось, что старческое слабоумие, болезнь Альцгеймера и все подобные расстройства — подарок небес, чтобы не замечать приближения смерти. В этом возрасте счастлив тот, кто разучился считать. Годы. Дни. Часы. Растительное состояние, при котором каждая секунда как жизнь.

Перепрыгивая через ступеньки, она поднялась по служебной лестнице. На третьем этаже, склонив голову, чтобы не смотреть на застывших перед телевизором доходяг, ринулась в комнату матери.

Мерзкие цвета. Дешевая мебель. Личные безделушки силились сделать комнату не такой безликой. Каждый раз, входя сюда, Жанна вспоминала фараонов, вместе с которыми хоронили привычные вещи и рабов. Эта комната и есть склеп, а она сама — рабыня.

— Привет, мама! Как ты?

Не ожидая ответа, она скинула пиджак. Приподняла мать, легкую как перышко. На лице у той ничего не отразилось. Жанна подложила ей под спину подушки. Старуха ее не видела. И в каком-то смысле Жанна тоже ее не видела. Она приходила сюда годами и замечала только, как смерть шаг за шагом отвоевывает территорию. Мать похудела еще на килограмм. Тело заметно одряхлело. Выступили кости…

Жанна присела и уставилась в окно. Перед ней теснились липы и ели. Казалось, здесь даже деревья заражены упадком и нищетой. Она наконец заметила, как воняет в комнате. Разило жратвой, мочой, лекарствами. Ей и в голову не пришло открыть окно. Да и к чему? Во дворе наверняка воняет еще хуже. Ей надо притерпеться. Как альпинисты, совершая восхождение, постепенно привыкают к разреженному воздуху.

Шло время. Она не шевелилась. Не включала телевизор — воскресные передачи доконали бы ее. И уже не смотрела на иссохшую седую женщину, погребенную под толстыми одеялами. Жара казалась нестерпимой, и при виде этого укутанного полутрупа ей делалось не по себе.

За внешним спокойствием этой сцены скрывалась внутренняя борьба. Жанна пыталась отогнать назойливые воспоминания. Сожаления. Годы, проведенные с этой женщиной, которой после смерти Мари становилось все хуже и хуже. Ее поместили в клинику, когда Жанна поступила в институт. А потом — годы ритуальных воскресных визитов в разные лечебницы, изматывающих и бесполезных. И все же это была хоть какая-то веха. Какой-то полюс в ее жизни. Даже если каждый раз после этого она чувствовала себя еще более опустошенной, еще более потерянной…

Прошел час. Она решила, что отбыла свою повинность. Главное — сбежать отсюда до «ужина». Пять часов. Зрелище беззубых ртов, заглатывающих детскую кашку, напоминало ей полотна Брейгеля, где смех и ужас неразлучны и создают пугающий контраст. Пока, мама. Задержав дыхание, Жанна чмокнула мать. Подоткнула одеяла. И вот она за дверью. Гора с плеч.

Осталось последнее испытание.

Напротив лечебницы в открытом по воскресеньям баре, торгующем табачными изделиями, собирались все курильщики южного предместья. При виде очереди из помятых, неряшливых, дрожащих от нетерпения людей ей каждый раз становилось дурно. В глубине бара виднелись припавшие к стойке пьяницы. Они напоминали ей тараканов, мокриц, сороконожек, забившихся под камень.

А главное, неподалеку в закрытом газетном киоске была выставлена реклама порножурналов. «Хот-видео». «Пентхаус». «Вуайер»… Эти картинки были для Жанны последней каплей. Распластанная плоть, замаранная пылью и копотью. Жирные, бледные тела, призванные пробуждать столь же бледное желание.

Жанна нащупала ключи от машины. Девки с афиш пялились на нее, выставив напоказ свои тяжелые груди, лоснящиеся губы, толстые ляжки. Она открыла дверцу. Попыталась сесть в «твинго», не глядя на них. И не удержавшись, взглянула. Слишком поздно. Ей представилось, как рушились их мечты о славе — кино, телевидение, подиум, — прежде чем они оказались в этих журналах категории XXL. Как увядали их тела, вынашивая детей от случайных мужчин, как истлевали души под грузом несбывшихся надежд, подавленных печалей, горьких лет… Эти красотки на обложках олицетворяют Женщину. Сущность женской судьбы. Любить. Надеяться. Давать жизнь. Гнить. Чтобы в итоге угодить в такую вот лечебницу, когда впереди только смерть. Утратив разум и чувства.

Жанна захлопнула дверь. Сорвалась с места. Слезы вырвались наружу, словно крик или рвота. Она включила радио на полную громкость. Поискала частоту. Выбрала «На моем месте» Акселя Бауэра и Зази. Пронзительный, горький, печальный хит.

«Я не жду, чтобы ты оставалась прежней, я не жду, чтобы ты меня понимала…»

В Париже ей стало лучше. Сверкающие платаны. Прекрасные строения Османа. Здесь даже ее одиночество и тоска переживались иначе… На бульваре Распай Жанна вспомнила о мобильном. Во время визита в лечебницу она его отключила. Нажала на кнопку, дисплей загорелся. Один пропущенный звонок.

Но не от Феро.

От Франсуа Тэна.

Лучше, чем ничего.

Она прижала телефон к уху. Кожа была липкой от пота и слез.

— Жанна? Нам надо увидеться. Ты не представляешь, что я обнаружил. Между жертвами есть кое-что общее. Ты была права. Он выбирает их не наугад. Вовсе нет. У него есть план!

Жанна слышала сразу два голоса. Скороговорку Тэна и одновременно — слова отца Хоакина: «Это как мозаика, понимаете? Каждый кусочек привносит свою долю истины».

— Приезжай ко мне часам к десяти, — продолжал судья. — Улица Монсе, восемнадцать. Я пришлю тебе код эсэмэской. Сперва мне нужно кое-что забрать дома у Франчески Терча, третьей жертвы. Сама увидишь. Ты просто обалдеешь!

Жанна отключила связь. Она вдруг успокоилась. Словно оледенела. Остановилась на углу бульваров Распай и Монпарнас. Шесть часов. Она как раз успеет принять душ. Собраться. И поразмыслить, глядя, как наступает вечер.

Она будет готова, когда поедет к Тэну.

Она будет чиста, чтобы принять голую истину.

Улица Монсе расположена в верхней части Десятого округа. В половине десятого Жанна ехала вверх по улице Клиши. На углу с улицей Атен ее охватило дурное предчувствие. Сумерки сгустились. Откуда-то потянуло гарью. Под вой сирен мимо мчались пожарные машины. Не задумываясь она прошептала:

— Франсуа…

На углу улицы Милан ее опасения подтвердились. Ночная тьма действительно изменилась. Стала чернее и гуще. В воздухе витал запах разрушения. Движение было перекрыто. Жанне удалось свернуть на улицу Милан и кое-как припарковать машину. Она вытащила из сумки удостоверение и бросилась к улице Монсе — к счастью, на ней были джинсы и «конверсы».

У подъездов домов толпились местные жители. Водители выходили из машин, чтобы узнать, что происходит. Полицейские сдерживали толпу, а спецфургоны перекрывали улицу. Жанна бежала не останавливаясь. Показав удостоверение, она пересекла первую полосу ограждений. Пронеслась мимо пожарных машин. Преодолела второе ограждение и свернула на улицу Монсе.