Окножираф: «“Я принес тебе кое-что, Петер”, - сказал Петеру отец. Петер еще не знает, что принес ему отец. Это может быть пакетик леденцов, или живой кролик, или карандаш».

Борка устраивает дискуссию, имеют ли театры право бастовать. Любиша Ристич, легендарный режиссер-авангардист, ставший недавно членом ЦК, появляется с опозданием. Он оскорбляет вдову Данило Киша, потом оборачивается к Филипу. Я люблю тебя, говорит ему Филип, но ты ничего не понимаешь, ты не видишь, что происходит. Какая-то политически скомпрометированная актриса устраивает сцену: театр — это воздух, которым она дышит, так что же, ее хотят лишить воздуха?! Отчет о дискуссии публикуют газеты. В моем выступлении перепутали пару иностранных слов, тем самым элегантно сделали из меня идиота. Правительственная пресса называет меня наивным и сентиментальным. Зато оппозиционная — самая крупная — меня хвалит. На пресс-конференции кто-то из журналистов спрашивает меня, не допущена ли ошибка в моем имени. Зилахи — это прекрасно, но почему не Лайош?

Я вышел за сигаретами, но пешеходную улицу перекрыли. Две цепочки омоновцев, стоящих спиной друг к другу, между ними — несколько метров ничейной земли. А на ничейной земле — табачный ларек, абсолютно недосягаемый, я разглядываю его через прозрачный щит, как через увеличительное стекло. Несколько вещей происходят одновременно: меня мучит никотиновый голод и вожделение к киоскерше, оказавшейся в вакууме. Мне видны только ее голова и грудь, как на журнальной обложке, она не шевелится, словно вмерзла в полосу отчуждения. На наших глазах белградский ОМОН производит на свет самую классную инсталляцию. Они произвольно вырезали кусок города, нужный им лишь для того, чтобы предъявить его зрителям: очищенный от демонстрантов клочок территории становится выставочным экспонатом. Пустая пешеходная улица как объект, служащий контрапунктом топчущейся на месте демонстрации. Омоновцы являются не частью, а только границей этого виртуального мира, очерчивающей идеальное пространство, у нас на глазах лишенное статуса пространства общественного; молекулы его вибрируют совсем иначе. В центре этого кордон-арта находится недосягаемый объект с киоскершей внутри, витающей в вакууме и не имеющей возможности продать хоть коробку спичек. И в эту пустоту, жаждущую быть заполненной, всеми силами души устремлен демонстрант. С томлением взирает он на маленький руссоистский садик средь городских миазмов, туда, где есть все — сигареты, сигары, цветная пленка, сливовица, глянцевые журналы, шоколад, жвачка, конфеты и прочее. По мере того как в толпе демонстрантов растут потребительские желания, символическое пространство, находящееся под охраной ОМОНа, все отчетливее трансформируется в место действия антикапиталистического перформанса. Одинокий табачный киоск кружится в пустоте. Откуда-то выплывает воздушный шарик и приземляется в вакууме по ту сторону кордона. Шарик придает новое измерение пустоте пустого пространства и по-новому освещает вопрос о возможности или невозможности это пространство закрыть. Пустота заполняется пустотой, в шарике ничего нет, и в то же время он полон. Шарик несет на себе также и информацию, на нем черной тушью написано: «Да здравствуют павшие герои! Закройте аэропорт! Друзья, продержитесь еще немного, я уже почти нашел себе девушку!»

Окножираф: «Это — алый цвет. Для обозначения красного в языке есть два слова — красный и алый. Алый светлее, чем красный. Алая кровь. Алеет восток. Красное знамя и красная звезда — символы революции».

Когда мы дошли до турецких войн, я обратил внимание, что крепости в истории упоминаются, только когда их уже разрушили. Защитников крепости, как правило, вырезают. Крепость и ее защитник появляются в минуту собственного исчезновения. Защитник крепости живет ожиданием смерти. Крепость — это архитектура разрушения, ее строят ДЛЯ ТОГО, чтобы она была уничтожена. В наиболее чистом виде этот феномен можно наблюдать на пляже. Крепости из песка, воздушные замки, карточные домики. Крепость Нандорфехервар была построена на вершине горы у слияния двух рек. В крепости находится музей бронетехники. В начале девяностых бронетехнику можно было видеть и на улицах Белграда. Тогда же впервые были опробованы водяные пушки, сиречь водометы. Ближайший от Будапешта действующий водомет можно увидеть в Белграде. При температуре ниже нуля по Цельсию вода замерзает и кристаллизуется, что хорошо заметно на многочисленных бородах.

Таксист не курит, это вредно для здоровья, но все же берет у меня пачку сигарет — посмотреть, чем я хотел его угостить. Я уже начинаю нервничать, когда он кивает: о’кей. Значит, я тоже о’кей. Не туфта. Все нужно проверять, настоящее это или подделка, говорит таксист. С тех пор как ввели санкции, он испытывает дефицит реальности. Деньги ничего не стоят, только кровь еще что-то значит, еще в цене. Кровь проливается настоящая.

В семь тридцать начинаются новости. Вооружившись свистками, кастрюлями, деревянными ложками, мы выходим на балкон Филипа. Бильбо — официально признанный участник демонстраций, о чем даже документ имеется. Мы стучим по кастрюлькам, Бильбо стоит на задних лапах и лает, мы исполняем дикий ритуал вуду, изгоняем бесов. В доме напротив открывается дверь на террасу, на нее выходит человек с деревянной ложкой и кастрюлей, это сын Джиласа, говорит Филип. ВУУДУУ! Мы исполняем ритуал ради свободы печати, мы изгоняем зло с телевидения, дьявола из преисподней, яд из цианистого калия, звонок из трамвая, коровий рев из говядины, дождь из облаков, молоко из материнских грудей, смерть из морской пучины. Школьника Деяна Булатовича в милиции избивали во время допроса, потому что на демонстрации он носил куклу Милошевича, одетую в тюремную робу. Злодеи, пытавшие Д.Б., заявили, что делали с ним только то, что он сам делал с куклой.

Поначалу предполагалось, что памятник Победы в Белграде установят в центре, на площади Теразие, но соперничавшие партии не могли договориться, на чью штаб-квартиру он должен смотреть. Один поэт даже предложил поставить памятник на вращающийся пьедестал. А кроме того, скульптор сделал победителю гениталии таких размеров, что, опять же, возникла проблема. В конце концов статую водрузили на вершине высокой колонны в крепости над слиянием Дуная и Савы.