– Ой, а с этим мужчиной я спала! – А потом смотрю на второго: – Ой, и с этим тоже…

И немедленно почувствовала себя старой шлюхой вроде Оскара Уайлда.

Подошли, поговорили, сделали два обычных вывода:

Мы постарели.

Ничего не изменилось.

Кое-кто умер, остальные занимаются тем же, чем раньше, с поправкой на лишний вес и лишний возраст. И вот сегодня я шла по улице Народного Ополчения, загадочно улыбаясь. Обычно подобное выражение лица – нежное удивление и невинная радость – появляется, когда я замышляю какую-нибудь гнусность либо неожиданно вижу нечто непристойное. Например, двух мужчин, занятых оральным сексом, или устройство для анальных удовольствий системы «чурчхела» – по крайней мере именно в зеркальной витрине секс-шопа я рассмотрела однажды свое лицо, освещенное небесной улыбкой грустного ангела.

Итак, я шла по улице и улыбалась, слушая, как мой мобильный играет мелодию, которую обычно исполняют в салуне за мгновение до того, как начнется стрельба. Думала я при этом следующее: «Мой старый друг, я не возьму трубку – не хочу с тобой спать. Говорить нам не о чем (по крайней мере, мы никогда не разговаривали о чем-то, кроме технических вопросов секса), давай не будем портить друг другу воспоминания. Мне по-прежнему нравятся высокие мужчины, но – худые и тридцатилетние, а не кабанчики под сорок. Мне, на худой конец, нравятся амфетаминовые наркоманы, которые трахаются с бесстыдством молодых животных, а вот пивные алкоголики – не очень. Прости».

* * *

Несколько лет назад я ходила на выставку Хельмута Ньютона (еще до того, как он на полном скаку вписался в стену). Из всего увиденного запомнила одну фотографию.

На берегу озера стоят три человека и собака.

Мужчина и женщина рядом, явно пара, женаты лет семь, детей нет, он старше, примерно сорок.

Чуть поодаль стоит другой мужчина, тридцатилетний, с ним овчарка на поводке. Собака сидит между ним и той женщиной. Понимаете? – он, она, собака и он. И по всему выходит, что трое людей знакомы, но слегка, виделись, допустим, на вечеринках. Но почему-то собака эту женщину знает лучше. Она поворачивает к ней голову, как будто уверена, что сейчас ее потреплют по спине и скажут «хорошая, хорошая», а женщина не треплет – как делала это раньше, на утренних прогулках в парке.

И мне поэтому сразу видно, что хозяин собаки и женщина – любовники. А муж, конечно, не знает и будет еще долго и упорно не знать, ходить с ней к семейному психологу, возить ее в путешествия, покупать новую машину, пока она сама не скажет, не закричит во время тихого ужина вдвоем: «Да неужели ты не видишь?!» Но она никогда не скажет – потому что сейчас не смеет протянуть руку и погладить собаку.

Так вот, эта фотография – самое печальное, что я знаю о браке.

На другой выставке я не запомнила даже имя автора. Какой-то японец на букву А. (Позже нашла, Нобуеси Араки.)

Там было много любительских порнографических снимков: связанные проститутки, снятые простенькой камерой, – целая стена маленьких черно-белых карточек.

Там были огромные фотографии – крупные планы цветов, похожих на половые органы, и половых органов, похожих на цветы.

Там были пары – фотография человека и пейзаж, и каждая пара похожа между собой по геометрии картинки.

То есть ничего особенного.

Но была небольшая серия про женщину и кошку, документальная, с датами в углу каждого снимка.

Первая – японка средних лет и ее черно-белая кошка, весной. Потом женщина заболевает и долго-долго, все лето и всю осень, болеет, а кошка при ней. К зиме женщина умирает. Последняя картинка – кошка идет по оснеженной крыше, оставляя цепочку небольших темных следов.

И это – вообще все, что я хотела знать, но боялась спросить.

Мне снилась полутемная комната и девушка за белой занавеской, за ее спиной горела лампа, поэтому я видела только тонкий, небольшой, невозможно обаятельный силуэт. Она подошла ко мне, и какой-то мужчина, совершенно неузнаваемый, обнимая ее за плечи одной рукой, протянул другую и провел по моей шее сверху вниз. И я поняла, что он нужен мне прямо сейчас, а от его девушки, видимо, избавиться нельзя, но это не имеет особого значения. Я прижалась к нему и, повторяя «скорее, скорее», взлетела – невысоко, правда, – совершенно отчетливо понимая, что лечу от желания им обладать. И он, что особенно приятно, оторвался от пола вместе со мной. Я проснулась от негромкой, но яркой грозы, а еще от того, что меня довольно прилично пучило из-за выпитого на ночь шоколадного молока. Я сплю при открытых окнах, и в комнате было довольно свежо, но сильно подозреваю, что летала не силой страсти, а на вполне недвусмысленной реактивной тяге… Я не настоящая леди, простите.

Кот сидел на подоконнике и смотрел грозу, потом забоялся[8]и прибежал ко мне жаловаться – на погоду, на ветер, всполохи, раскаты, капли, на все то некомфортное, что увидел там, за окном.

Мы немного поговорили, а потом я все-таки закрыла рамы. Хотя знаю, что от шаровых молний меня отделяют еще четыре этажа и высокие деревья, но было бы крайне неприятно именно сейчас… крайне. Однажды ко мне уже прилетала небольшая лиловая молния, это было в рязанской деревне, в бывшем бабушкином, а теперь моем доме. Гроза только началась, и я включила электроплитку, зная, что через несколько минут вырубится свет и я не успею приготовить завтрак. Со мной был маленький ребенок, и его не следовало оставлять без еды. И вот когда я пыталась пожарить глазунью, раздался громкий хлопок, и прямо передо мной повис яркий лиловый шар, размером с елочный. Повисел недолго (и, к чести моей, я думала только о том, что если меня сейчас убьет, то ребенок останется один с моим трупом, в запертом доме, а взрослые придут к обеду) и сбежал за окно по проволоке – ее как раз накануне прикрутили в качестве заземления. Так меня и не убило.

И сегодня я закрыла окна, немного послушала, как нарастает гром, а потом заснула. Утром попыталась понять, кто из мужчин мог мне присниться. Выбрала одного, написала эсэмэску: «Сегодня во сне я захотела тебя так сильно, что даже взлетела, невысоко». Я всегда стараюсь уложиться в семьдесят знаков – не из скаредности, а для целостности впечатления. Он ответил: «Иду по улице с маленькой зеленой птичкой в руках». Господи, на каком языке мы разговариваем?

Нет, я ошиблась, это был не он.

Какой у тебя срок, говорит, какой у тебя срок?

Господи, какие могут быть сроки в этом деле,

в котором без боли не обойтись.

Какие соки остались в теле,

если в тебе вся моя жизнь.

Девять дней или сорок – душа давно отлетела,

смотрит, улыбается, обещает забрать тело,

но попозже. Год или полтора —

какая разница, если давно пора.

От тебя не вышло, а от кого еще-то?