Работала она, или, как сама говорила, служила, в Эрмитаже, младшим научным сотрудником. Зарплата крошечная, но она всем была довольна. Жила в коммуналке на Марата — две большие смежные комнаты с лепниной на потолке и неработающим, что естественно, камином.

Верке она выделила отдельную комнату, в которой раньше жила бабушка. Сели ужинать. На столе — деликатесы: пожарские котлеты из кулинарии и салат оливье. На десерт — кофе и пирожные. Тараторила про своего нынешнего любовника — коллега, научный работник, живет с сумасшедшей великовозрастной дочерью, та не дает ему устроить личную жизнь. Он даже не остается у Эммочки ночевать. Но человек глубоко образованный и глубоко порядочный. И с Эммочкой у него — полное единение душ.

Верка слушала и молча кивала. Наконец тетка спросила, что привело ее в Колыбель Революции.

Верка все рассказала. Тетка слушала, закрыв рот ладонью, и тихо вскрикивала. Дослушав племянницу, она тяжело вздохнула, сказала, что Гарри вполне может понять, хотя действий его не одобряет. Она извлекла из комода маленькую потертую кожаную коробочку, открыла ее и положила перед Веркой. В коробочке лежали изумительной красоты сапфировые серьги.

– Мамины, — сказала Эммочка. — Это такое счастье, что я их не профукала, — хихикнула она. — Мама говорила — «на черный день». И вот он настал, — с пафосом, закинув голову, сказала она.

– Нет, Эмуль, — Верка отодвинула коробочку, — деньги пока есть. Все-таки это последняя память о бабушке.

Эммочка возмутилась:

– При чем тут память? Я что, ее без этих серег забуду? — Она гневно посмотрела на Верку. — Сейчас главное — спасти человека. — И добавила, сложив руки на груди: — Во имя любви! И нанять лучшего адвоката. Не просто хорошего, а лучшего, — повысила голос она. Потом села на стул и прикрыла глаза.

«Чокнутая, конечно, — подумала и вздохнула Верка. — Чокнутая, но хорошая. Таких сейчас не делают». Она встала, поцеловала тетку, собрала со стола посуду и пошла на кухню.

Теперь надо было думать, как помочь Вовке и как выживать. И то, и другое она представляла с трудом.

У Ляльки теперь была совсем другая жизнь и совсем другие знакомые. Работать она устроилась в Суриковское, натурщицей. Туда брали без трудовой книжки. Натурщиками там работали ее новые друзья, отказники, те, кто подал на отъезд и по разным причинам получил отказ. Причины не объяснялись. Сроки отказа на выезд не озвучивались. На работу нигде и никого по специальности не брали. Инженеры, журналисты, учителя и научные работники шли в дворники, электрики, истопники. Родственники желающих «отъехать» тоже летели с работ и должностей. Лялькин отец ничего не терял — давно уже уволился в ожидании разрешения на выезд. Хорошо еще, кто-то из близких друзей устроил его егерем в Измайловский парк. Лялькину мать не тронули — кому мешала воспитательница детского сада?

Рыжая Алла вязала на машинке «Северянка» платья и кофточки — теперь она стала основным кормильцем. Вскоре и они подали на отъезд.

После работы собирались у Леньки Гончарова в Товарищеском. От Суриковского — три минуты пешком. Это была неухоженная, старая, большая квартира, где Ленька жил с женой Гульнарой и прелестной мамой Адой Аркадьевной. Дом всегда был полон народу — хлипкие деревянные двери на замок не закрывались. Ада — или, как ее называли, Адуля, — тазами жарила котлеты, варила борщи в кастрюлях, по объему напоминающих баки для кипячения белья, и пекла огромными противнями творожные печенья с корицей. Люди приходили разные — и по возрасту, и по происхождению, и по статусу. Хотя статус был у них отныне один — отказники и предатели Родины. Иногда захаживали иностранцы, работавшие в Москве. В основном — журналисты и обозреватели, критически настроенные против советской власти. У них давно были открыты глаза — в Москве они жили по нескольку лет и успели избавиться от иллюзий. Они приносили с собой что-нибудь дефицитное, купленное в валютных магазинах: хорошую водку, вино, коньяк, сырокопченую колбасу, парное мясо, соленую рыбу. Все без стеснения ели, пили и общались допоздна. Иногда кто-то спал, накрывшись пледом, в соседней комнате. Кто-то оставался ночевать, кто-то просто жил неделями. Двери хлопали, Адуля накрывала на стол, Гульнара бесконечно мыла посуду — даже фартук не снимала. Гульнара была из простой татарской семьи, но всеми силами старалась соответствовать своему интеллектуалу мужу и образованнейшей свекрови. По-житейски была умна и сметлива. В общем, хоть этот брак и казался странноватым, к Гульнаре все относились хорошо. Да там и не принято было сплетничать и шептаться по углам. Все уважали чужое пространство.

И вообще обстановка была доброжелательная. Все друг друга любили, ценили и уважали. Велись умные разговоры, обсуждались политические события, прочитанные книги — понятно, весьма определенной направленности. Читались вслух письма «оттуда», от уехавших, вырвавшихся на свободу знакомых. Ну и, разумеется, вспыхивали романы — яркие и не очень, и даже игрались свадьбы. Все были молоды, полны планов и надежд и абсолютно уверены, что все в их жизни сложится. Впереди — чудесный мир неограниченных возможностей, где все зависит только от тебя. Лишь бы вырваться из этой духоты и лживого смрада! Они честно верили в свою удачу.

Потом — спустя много лет — кто-то из них вернется обратно — со щитом или на щите. Состоятся те, в ком явно сомневались, и, наоборот, сломаются умные и сильные. В общем, разное будет — никого не минует и горькая чаша судьбы, полная слез, и испытания, и искушения, и ложь, и предательство, и болезни. И это не будет зависеть от части света, где человек решил бросить свой якорь.

А пока у подъезда и на лестничной клетке постоянно и посменно дежурили по два молодца в одинаковых серых плащах и темных дешевых костюмах. Их знали не только в лицо, но и по именам. Выносили горячий чай и бутерброды. Смеялись — люди-то на службе, бедолаги. Не позавидуешь. На лестничной клетке ставили табурет. Те, смущаясь, пили чай с бутербродами и, в общем-то, начинали неплохо относиться к обитателям «нехорошей» квартиры. Обычные люди — не пьют, не скандалят, морды друг другу не бьют. Одеты хорошо, у многих — машины, дубленки. И чего им не живется? Даже жалко их как-то.

Но служба есть служба. Не до жалости. Надо исполнять свой долг и не думать о личных симпатиях, не этому их учили.

Эммочка — никто такой прыти от нее и не ожидал — через знакомых бабушки нашла адвоката. С наилучшими рекомендациями. Адвокат, узнав, чья Верка дочь, сильно удивился и с уважением попросил передать привет батюшке. Изучил дело. А дело обстояло таким образом. Вовка припрятал шлихового песка и небольшой самородок — сто тридцать граммов рассыпного золота и камушек весом в тридцать три грамма. Умелец в поселке Ключевой переплавил с бурой на газовой горелке два слитка по пятнадцать граммов. Сказал, что в Питере есть «человечек», Семен Абрамович, скупщик. Золотишко берет для протезистов, цену дает хорошую, но «у чужих» не возьмет. Отведет к нему Витя Сокол, из блатных. Он, естественно, в доле. Найти его можно в пивной у Московского вокзала. Часов с пяти вечера — железно. Вите назваться и сказать, что от Гриши из Ключевого.