– Так, наверное, и любили. Не терзайте себя, теперь-то уж какой смысл?

– Нет-нет! Потом я уже поняла, что совсем не любила, и сожалела, что согласилась. Хотела освободиться. Мне кажется, это я виновата в том, что случилось. Я ведь только от страха согласилась. Теперь я его ужасно жалею, но что самое ужасное, Александр Михайлович, – она почти шептала, он вынужден был нагнуться к ней, – облегчение я тоже чувствую.

– Страх чего, Елена Васильевна? Чего вы боялись?

Она покраснела, быстро и сердито перечислила:

– Всего боялась. Вы мужчина, врач, вы султана лечите, вам не понять. А мы с мамой здесь совершенно одиноки, беззащитны, возвращаться нам некуда, бежать отсюда тоже некуда, со дня на день революция, интервенция, пенсию за папу уже полгода не платят! Мы только с продажи этих шляпок живем.

Она кивнула на угловой столик, заваленный разноцветным ворохом перьев, шелковых цветов, конского волоса, отрезков фетра, сетками вуали и какими-то гнездами из бархата и соломки. Его словно в грудь ударило. Как он был так слеп? Одно дело – равнодушно взирать на гибель мира, а другое – на то, что близкие, дорогие люди идут под воду.

– Елена Васильевна, если бы я… Боже, какой я дурак!.. Простите меня, Елена Васильевна, я давно хотел сказать…

– Нет уж, ничего не говорите! Вы что, зачем? – отпрянула она, как будто он собирался ее ударить. – Потому что я бедная и несчастная? Думаете, я беспомощная? Я этого не хочу!

– Елена Васильевна, умоляю вас, я давно хочу сказать. Я совсем не то… Вы красивая и умная девушка. Каждое из этих качеств бесценно, а в одной женщине вообще… Это как если два умножить на два, только каким-то образом получается не четыре, а гораздо, гораздо больше…

Понял, что несет чушь, и заметил, что она уже не спорит, а завороженно смотрит на него. Сразу замолчал. После неловкой паузы она вздохнула, спокойно, буднично сказала:

– Для меня предложение Турова казалось спасением. Кто знает, если бы Стефанополус первым предложил, я бы, может, и за Стефанополуса согласилась пойти. На один день опоздал. – Она резко засмеялась: – Лучше бы его Туров убил, а не наоборот!

– Вряд ли Турова убил наш забавный Стефанополус.

Она пожала плечами:

– Вы думаете, если он тщеславный и приторный толстячок, так он совершенно безобидный? Вы бы видели его лицо, когда он услышал, что я уже приняла предложение полковника! А еще через день Турова не стало. И я знаю, что грек этому страшно рад.

Он покачал головой:

– Он, может, и рад, но это не мог быть он: соседи слышали из своего сада, что убийца и Туров говорили между собой по-русски.

– Тогда сам не убивал, а нанял кого-нибудь посмелее. Только теперь все равно опоздал. До сих пор мне казалось, у меня один выход – выйти замуж за сильного человека, который сможет защитить меня от всего грядущего. Но мир меняется, и не только к худшему. В России комиссарши с наганами на тачанках ездят, в Америке женщины машины водят и фокстрот танцуют, в Париже Эйфелева башня и Шанель. Я тоже хочу быть сильной. Я лучше шляпки буду мастерить, чем стану мадам Стефанополус.

Послышался твердый стук молоточка для мужчин. Елена Васильевна поспешно промокнула глаза, забавно выпятила нижнюю губу и обдула пылающее лицо. В эту минуту она показалась Александру такой милой, что его к ней прямо шатнуло. Она прошептала:

– Только умоляю: об обручении никому ни слова. Я не могу, не хочу изображать из себя убитую горем невесту!

Вера Ильинична ввела в гостиную долговязого очкарика в гимнастерке и коротковатых брюках – Петра Шестова. Короткая каштановая бородка и усы должны были придать круглому лицу недоучившегося археолога солидности, однако не справлялись. Неловко сбиваясь с шага, Петр прошествовал к Елене Васильевне, схватил и неуклюже пожал ее руку. С вызовом обернулся к Воронину:

– Вы были в городе? Тегеран на грани восстания! Правительство струсило, им всюду мнится советское вторжение. Премьер-министр обратился за помощью в Лигу Наций, а те послали его напрямик с Чичериным договариваться. И все члены меджлиса единодушно отказались утвердить унизительное соглашение с Англией. – Взял с протянутого Верой Ильиничной блюда печенье. – Персия пробуждается и больше не готова терпеть бессильных паразитов Каджаров!

С хрустом откусил, подняв веер крошек. Все молча смотрели на него. Петр слегка смутился, обмахнул усы и бородку:

– Прошу прощения. Слышал о Турове. Елена Васильевна, очень соболезную вашему личному горю.

Она всплеснула руками:

– Ну вот! Почему моему личному? Это горе для всех нас!

Петр не стал притворяться, только плечом дернул. Да и с какой бы стати влюбленного в Елену радикала огорчила гибель более удачливого соперника, притом царского полковника и монархиста?

Гулджани-ханум внесла самовар. Вера Ильинична подошла к столу, стала разливать чай по чашкам. Руки у нее дрожали, чашечки звенели о блюдца.

– Владимир Платонович был нам другом. Он был прекрасным человеком, не заслуживающим такой подлой кончины.

Петр поспешно проглотил печенье, потянулся за пирожком.

– Николай Второй тоже, говорят, был прекрасным человеком, что не мешало ему быть реакционером. – Повернулся к Воронину: – Не сомневаюсь, что революция сметет и вашего ничтожного Ахмад-шаха. И каждого, кто прислуживает ему! Ирану нужен сильный глава!

– Вы, Петя, белены объелись, что ли? – Выпавшая из руки Веры Ильиничны ложечка звякнула о фарфоровое блюдце. – Лучше бы вы и дальше Леночке любовные стишки писали, чем революциями нас осчастливливать.

Петр покраснел, исподтишка взглянул на Воронина. Тот сделал вид, что насчет стишков не расслышал.

– Петр, вы верите, что убийство всех тех, кто, по-вашему, поддерживает плохие режимы, сделает мир лучше?

– Не верю, а знаю. Но это полумера. Социальной справедливости можно добиться только революцией! Для истинного блага человечества следует уничтожать не отдельных представителей режима, а весь класс эксплуататоров и реакционеров. Это вы, доктор, сильно заблуждаетесь, воображая, что мир можно улучшить, спасая отдельных страждущих. Я отдаю должное вашей деятельности в богадельне, это очень мило, что вы урываете время от обслуживания деспота для помощи старикам. Но филантропия – только фиговый листок на теле капитализма.

Елена Васильевна схватила «Сирано де Бержерака» и стукнула им по столу так, что из книги взлетел столб пыли.

– Петр, вы просто дурак какой-то. Вам здесь что, кружок политического террора? Может, это вы Турова убили? Чтобы мир стал лучше!

Шестов был пылким и страстным радикалом, но помимо неуемной заботы о мировом благе имел для убийства куда более действенный мотив: молодой человек был по уши влюблен в Елену Васильевну. Вот только вряд ли убийца стал бы так громко осуждать Турова. Но Петр хоть и вправду дурак, но умен, мог делать это нарочно, а то и в виде вызова. У него хватило бы хитрости бросить подозрение на какого-нибудь другого идейного противника, да хоть на того же Реза-хана. Для этой цели Шестову надо было раздобыть берданку и подбросить газырь. Последнее всего труднее. Откуда он мог бы достать семейную реликвию Реза-хана? Украсть ее он не мог: он не бывает в хаммаме Гандж-Али-хана, вряд ли он даже знал, что Реза-хан там частый гость. Зато анархист явно прихрамывал.